16
Авторские страницы / Re: Сырный домик
« : 25 Мая 2021, 19:50:31 »
Глава V: Викторианские персонажи
Как любой период времени, несущий стремительные перемены, викторианская эпоха – это время активного противостояния, которое иногда происходит внутри одной расколотой души. Эта глава описывает дополнительные возможности персонажей, созданных для игры по книге «Вампир: Викторианская эпоха», от индивидуумов, затянутых в самое сердце конфликтов эпохи, до тех, кто безмятежно наблюдает за происходящим со стороны… или хотя бы пытается оставаться безмятежным.
Незаконнорожденные
Существует тринадцать основных кланов, члены каждого из которых утверждают, что происходят от прародителей-Патриархов. Большая часть вампиров принадлежит к какому-то из них, но не все; и не каждому вампиру свойственны четкие отличия, выражающиеся в форме обусловленных кровью склонностей и уязвимостей, набор которых зависит от черт некоего представителя Третьего поколения. Скрещивание линий крови приводит к странным результатам. Незаконные Обращения вкупе с магическими ритуалами, интригами и тайными планами породили необычное, уникальное потомство. В свою очередь, эти так называемые бастарды передают обретенные ими новые черты своим потомкам, и с каждым поколением различия все более усиливаются.
Незаконнорожденные – отнюдь не новое явление в сообществе Сородичей. Они появились не в ночах викторианской эпохи; возраст многих из них исчисляется уже столетиями. Как и кланы сородичей, возводящие свой род к кому-то из Патриархов, бастарды обнаруживают массу свежих возможностей и новых опасностей, которые появляются из подернутой дымкой тьмы ночей конца XIX столетия.
Каитиффы не имеют собственного клана и не ведут свое происхождение от единого вампира-основателя, а потому не обладают явными наследственными чертами. Они – просто покинутые потомки членов существующих кланов, и обитают на самой низшей ступени общества вампиров. Но именно по причине того, что они начинают свою не-жизнь вне устоявшегося сообщества каинитов, Каитиффы – те из них, кто сообразителен и подает надежды – получают шанс, пусть призрачный, пробиться сквозь безликую толпу Европы и Нового Света индустриальной эры. Разросшиеся чрева городов только помогают им, как и строгая общественная классовая система. Среди толп смертных в Нью-Йорке или Филадельфии шансы Сирот поймать свою удачу за хвост и изменить судьбу увеличиваются стократ. Смертная женщина тех времен была вполне способна бросить нежеланное дитя на произвол судьбы в Бостоне и уехать в Сан-Франциско, представившись там солдатской вдовой; так и Сирота может попытать судьбу и ворваться в ночной Нью-Йорк с красивой сказкой о своем прошлом, назвавшись таинственным, мрачно звучащим титулом в духе Центральной Европы – и мало кто из Сородичей помыслит о том, чтобы проверить его слова. Каитиффу требуется изящество, хитрость и гибкость ума, но Сироты не раз доказывали свою способность приспосабливаться к новым условиям. Кто заметит исчезновение нищего мальчишки из работного дома или проститутки из низкопробного борделя? Кто поверит бродяге, рассказывающему о нападении клыкастого и когтистого чудовища? Фантастические толкования преступлений и бед уступили свое место практическим и научным объяснениям, ведь, как ни крути, настало время прогресса и просвещения. Люди могут испуганным шепотом передавать друг другу слухи о Джеке-прыгуне [1], но они не верят в его существование. А по-настоящему верят они в Джека Потрошителя, мясника из Уайтчепела.
Дочери Какофонии, напротив, весьма удобно устроились в реалиях эпохи. Праздный образ жизни артиста или уличного оратора легко сочетается с ночной природой нежити. Никто не задается вопросом, почему это оперная дива отсыпается днем или заходит в свою гримерную за какие-то минуты до выступления – на деле, именно такого поведения от нее и ждут. Ничего необычного нет и в том, что тесная группа верных поклонников держится вокруг подобной дамы: тем легче ей будет перемещаться незамеченной, а ее помощникам-упырям – обеспечивать нужды вампира. Даже самые ужасающие, необычные и смертельные последствия песен Дочери Какофонии могут быть объяснены многочисленными недугами, свойственными эпохе: эти случаи легко списать на меланхолию, подпитываемую неизбывной скукой, а ее проявления утоляются лауданумом.
Остальные каиниты могут презирать Дочерей, ведь те свободно обращаются в сообществе смертных. Там, где Тореадор будет забавляться со своей добычей, Дочь будет играть для своей добычи, а уже затем изящно разделает ее, устроив себе поздний ужин. Она может выплывать на сверкающую сцену Лондонского театра или блистать в оперных залах от Парижа до Вены. Дочь Какофонии может возносить свой голос к готическим сводам знаменитого Зальцбургского аббатства [2] или к розеточным окнам под крышей Нотр-Дам-де-Пари. Она может встать на Уголке ораторов в лондонском Гайд-парке [3] и рассудительно и красноречиво выражать свое мнение. Одна Дочь может быть почетным гостем на частном концерте, устроенном для немногих привилегированных слушателей в элегантном салоне. Другая охотно исполнит «Травиату» Верди для суровых шахтеров, и те весь вечер будут сидеть на местах, завороженные искусством исполнительницы. Голос Дочери Какофонии – это своего рода ее универсальный пропуск, изящно оттиснутое приглашение в залы, переполненные обожанием и дурной славой, прелестная визитная карточка, оставленная ее восторженным жертвам.
Сородичи опасаются этих колдуний, чье волшебство заключено в голосе или ораторском искусстве, поскольку их дар может в буквальном смысле нанести урон любому вампиру в радиусе слышимости без единого касания. Их голос не просто очаровывает – его невозможно игнорировать. Жертва может заметить натянутую паутину и даже паука, притаившегося в ожидании, но сладкие переливы мелодии или завораживающие соблазнительные речи, заставляющие добычу Дочери добровольно запутаться в клейких нитях – это дар любви и последнее поучение перед смертью.
Горгульи – великолепное материальное и социальное воплощение того, как старое контрастирует с новым. Рабы не пользующихся доверием Тремеров, Горгульи среди Сородичей являются расой порабощенных существ, но некоторым из них в голову приходят и помыслы о восстании. Обретение свободы – это опасная, пьянящая игра; мало кто из Горгулий выходит из нее победителем, но такие есть, и это вдохновляет остальных на собственные попытки. Но их статус слуг – еще не самое худшее; сама их внешность представляет собой мифологический анахронизм. Они вынуждены шагать по сумеречному миру смертных, поклоняющихся науке и рациональности, при том, что самая их сущность, начиная от каменной кожи, обтягивающей кости – это прямо-таки манифест эпохи Средневековья. Их очевидно сверхъестественный внешний вид в принципе не может иметь никаких объяснений. В былые времена смертный, увидевший Горгулью, кричал «Демон!» и, трепеща от ужаса, бежал к священникам. В викторианские ночи человек, конечно, может испугаться, но будет искать разумное объяснение, на которое бы опиралась последующая изобретательная, методичная ответная атака. Страх охватит обоих – и человека прошлого, и подданного королевы Виктории – но второй не поверит в суеверие, даже если встретится с его воплощением лицом к лицу, а будет изыскивать способ быстро решить проблему.
Каэсиды, опять же, сосуществуют в дивной гармонии с наступившими временами. Их природная мягкость и бесхитростные манеры находят свое отражение в социальных установках среднего и высшего классов эпохи. Эти Сородичи – хранители знаний, коллекционеры артефактов, собиратели древних тайн; и теперь они обнаруживают, что наступило время, когда в изучение старых загадок с энтузиазмом, с помощью революционных теорий и методов вливаются свежие силы. Даже если весь мир предстанет перед этими немногословными Сородичами одной огромной загадкой, они все равно пойдут сквозь него со своей осторожной непринужденностью, отчужденной ясностью ума и предельной беспристрастностью. Им свойственны холодная логика, безупречные манеры и равнодушное, но безжалостное соперничество друг с другом. В сравнении с другими Сородичами-интеллектуалами они стоят на той же ступени, которую занимает Майкрофт Холмс по отношению к своему более практичному брату Шерлоку: это сдержанные прозекторы тайн, склонные отгораживаться от остального мира и являющие собой яркий контраст с теми, кто страстно в этот мир вторгается.
Каэсиды викторианской эпохи располагают наилучшими инструментами для сбора и каталогизации собираемых ими бесценных знаний; о таких в ушедшие времена можно было только мечтать. И это хорошо, ведь Алые мантии яснее, чем любые другие Сородичи, осознают, что их возможность уцелеть напрямую связана с интеллектуальным ростом смертных. Но они ведь уже занесли этот факт в один из своих перечней, не так ли? Каэсидам известно, как смертные успели преобразовать окружающую их среду, и они осознают, что все легенды и истории теперь каким-то образом увязаны между собой. Они развлекают себя заключением причудливых пари или ведут неспешные споры относительно того, каким образом люди обуздают свою планету. Технические новинки пробуждают в них ощущения ужаса и происходящего на глазах чуда одновременно: благодаря врожденной уязвимости Каэсидов к холодному железу эти штуки представляют для этих вампиров опасность, но при этом служат воплощением силы перемен, привлекающей их внимание.
Внушающие страх Салюбри предпочитают одиночество (что неудивительно, учитывая их статус отверженных), однако ночи викторианской эпохи оказываются чуть добрее и приветливее к ним, чем прошедшие века. В моде мистические сообщества и привычка убивать время за оккультными занятиями. Полного расцвета достигло движение теософии, что навело новые мосты идей между диалектикой, философией, софистикой, оккультизмом и религией. Многие талантливые мыслители, художники, писатели этого времени открыто погружаются в оккультные практики, не умаляя своей респектабельности и не утрачивая репутации. Гадание на картах Таро, чайных листьях и лесных орехах становится обычным времяпрепровождением за чашкой чая, а по вечерам в самом утонченном из салонов скучающим лордам и леди могут предложить в качестве развлечения не только чтение стихов и музыку, но и участие в сеансе. В такой дружественной к мистицизму атмосфере загадочных Салюбри ждет теплый прием, а то и поклонение. Среди Сородичей вампирам Салюбри все еще нужно прятать лица, защищаться от пугающего прозвища «пожиратели душ», но в сообществе смертных они могут обрести уютное, комфортное убежище. Смертные называют их «спиритуалистами» или «гипнотизерами». Они не могут рисковать целостностью Маскарада, но легкость, с которой они обращаются с оккультными практиками, дает им возможность практически не скрываться. Их побаиваются, но одновременно и уважают, почитают и даже любят.
Жуткие вампиры Самеди наращивают свою численность весьма осторожно, но и они тоже находят для себя возможность двигаться вперед. Прочие Сородичи боятся этих пугал с лицами-черепами, но ценят их в качестве наемных убийц, а также за их искусное обращение с самыми темными аспектами колдовства вуду. Их расположения или совета добиваются вампиры, желающие растоптать своих врагов. Как и в случае с Салюбри, вампиры Самеди обнаруживают, что викторианские смертные весьма восприимчивы к осмыслению сверхъестественного. Люди научились манипулировать миром в светлое время суток, но так и не побороли собственных суеверий, связанных с ночью. Правда, это не означает, что они беспомощны: средства их самообороны также продвинулись куда дальше кольев, факелов, вил и кострищ, оставшихся в сумерках прошлого.
Смертные викторианской эпохи могут бояться смерти или пытаться избежать ее, однако она чрезвычайно их увлекает. Они очарованы смертью и связанными с нею ритуалами, если не сказать, одержимы ею. Они держат в гостиных фотографии усопших родственников, запечатленных в момент приготовления к похоронам. В лавках продаются открытки с видами полей битв Гражданской войны, где еще лежат тела павших солдат, или с изображениями казненных преступников с открытыми, невидящими глазами. На поздравительных карточках печатают рисунки мертвых детишек, уложенных в душераздирающих позах. Традицией становятся еженедельные посещения кладбищ с целью омыть надгробия, а затем устроить пикник среди могильных камней. Мертвенная бледность кожи повсеместно считается признаком неземной красоты. Но рядом с подобной увлеченностью покойниками в умах гнездится боязнь быть погребенным до того, как последняя искра жизни покинет тело. Замысловатые механизмы вроде «колоколен Бэтсона» [4] помещаются над свежими могилами, чтобы заживо похороненные могли привлечь прохожих к своему бедственному положению и таким образом спастись. Вампиры Самеди видят в такой одержимости благодатную почву для пополнения своих рядов.
Каитиффы
Их покинул сир, их мало кто поддержит или защитит, а положения в обществе они не имеют. Эти брошенные дети обычно не способны протянуть долго. Им немногое известно о собственной природе и еще меньше о том, как сосуществовать с нею в ладу. Их никогда не учили законам сообщества Сородичей. До всего, что они знают о Маскараде, они додумались самостоятельно. Простая задача – добыть кровь для поддержания своей не-жизни – оборачивается для них серьезной опасностью, ведь если сам процесс питания интуитивен, то для того, чтобы остаться при этом незамеченным, одних инстинктов мало.
Даже известные Каитиффы имеют чрезвычайно малый вес в обществе. Они могут заслужить определенную меру уважения за свои умения, если в этот век людей, выбившихся из грязи в князи, они смогут доказать свою полезность. И все же предубеждения против Сородичей, не имеющих четкой родословной, весьма сильны. Вампир, не скрывающий своего неопределенного происхождения, на социальной лестнице стоит лишь на какую-то ступень выше упыря; он подобен домашней горничной, неспособной защититься от оскорбления или побоев. Девушке поручают поденную работу, заниматься которой благородные «лорды» и «леди», происходящие из определенного клана, считают ниже своего достоинства. Если «горничная» находчива и успешно выполняет задания, выказывая притом верность в услужении, власть имущие Сородичи могут вознаградить ее незначительным благоволением, но никогда не позволят ей забыть свое место. В конце концов, даже награда может оказаться смертельной, если за обладание ею тебя возненавидит кто-то более сильный.
Прозвище: Сироты, Попрошайки.
Внешность: Каитифф может выглядеть как угодно, в зависимости от того, чего добивался его/ее сир, когда Обращал этого человека, и от собственных предпочтений. Внешность также отражает черты неизвестного сира. Единственное правило, касающееся внешнего вида вампиров, не имеющих клана, гласит: никаких правил нет.
Убежище: Находчивость – это ключ ко всему. Сирота может обустроить себе убежище в буквальном смысле повсюду, ну, или хотя бы попытаться. Его выбор обычно обусловлен социальной нишей, которую он занял. Если он притворяется представителем какого-либо клана, к которому на деле не имеет отношения, и если у него завелись лишние деньги, он может обитать в собственных комнатах или поселиться в квартире одной из своих жертв, выдавая себя за нее. Те, для кого лучшее укрытие – толпа, могут устроиться в самых темных закоулках городских трущоб, лечебниц для сумасшедших, борделей или работных домов, прибегая ради защиты к анонимности .
Происхождение: И снова, Сирота в дни своей смертной жизни мог быть кем угодно. Его Обращение стало жестокой шуткой, разыгранной над неподготовленным, ничего не подозревающим смертным. Оно могло стать прощальными чаевыми, оставленными проститутке черствосердым вампиром, дурным розыгрышем, жертвой которого оказался бредящий дурачок, а то и тонкой, ядовитой местью старому врагу, обрушенной на его дочь. Если игроки и рассказчик достигли согласия по этому вопросу в рамках конкретной хроники, иных ограничений для фантазии не существует.
Создание персонажа: Уцелеть Сироте помогает его/ее гибкость. Варианты его происхождения неисчислимы, поэтому само собой разумеется, что игрок может выбирать из огромного набора умений, при этом не приписывая своему персонажу выдающихся способностей к чему-либо одному. Их набор зависит от прежней жизни Сироты и того, насколько хитроумно он разыгрывает свою партию в не-жизни. Умственные и Физические атрибуты могут оказаться действительно нужными Сиротам, а Социальные атрибуты полезны в деликатном деле разыгрывания того, кем на самом деле Каитифф не является. Хорошо также располагать Сообразительностью, Знанием улиц, Хитростью, Осведомленностью и Бдительностью.
Дисциплины: Игрок выбирает три любые дисциплины в качестве «клановых», тратя на их развитие очки опыта так, как описано далее, в разделе «Уязвимые места». По умолчанию персонажу присваиваются Стойкость, Могущество и Присутствие.
Уязвимые места: Сироты могут выбрать себе любую Дисциплину на этапе создания персонажа, но развитие этих умений обойдется дорого. Поднятие Дисциплины на одну ступень обойдется в [6 х Текущее значение] очков опыта. Кроме того, Каитиффам трудно заводить друзей. Позорное пятно рождения Сироты повышает на 2 трудность всех выполняемых им Социальных бросков, если только речь не идет о взаимодействии с другим Каитиффом. И наоборот, если Сирота предпочитает пользоваться вымышленной историей о себе, игроку придется всякий раз делать проверочный бросок на Хитрость со сложностью [+2]; в случае успешного броска ледок отчужденности между ним и другим Сородичем (или группой Сородичей) растает. Такую проверку необходимо делать каждый раз, когда замаскированный Каитифф встречается с новой группой персонажей, на которых желает произвести впечатление.
Организация: Сироты не имеют сколь-нибудь организованной власти или системы компенсации ущерба.
Цитата: (стоя на коленях возле распростертого тела только что убитого юноши из борделя, с горячей, свежей кровью на искусанных до синяков губах, стекающей по подбородку на белую рубашку жертвы) О Боже мой, что же я наделал?
Стереотипы
Камарилья: Черт побери, ну почему они все прямо-таки источают эту фальшивую радость при общении с нами? Я терпеть не могу их заносчивость, но их лицемерие просто ненавижу. О, они улыбаются нам, но потом прикрываются ладонью и свысока насмехаются над нашим «несчастным сиротским существованием». Я что, не доказал свою полезность? Разве они этого не признали? Я сделал то, что должен был, но получил ли я за это похвалу? Я ревностно выполнял все их вонючие поручения, которыми они не желали марать свои тонкие лайковые перчатки, но услышал ли хотя бы «спасибо»? А если я для них – комнатная собачонка, которой бросают объедки и держат в конуре, пока не потребуется кого-нибудь укусить, они, наверное, не удивятся, когда я запущу свои тонкие острые зубки по самые десны в их ничего не подозревающие глотки…
Фредди Гейдж, Попрошайка, потомок Альфреда Ковингтона, лорда Блейсдела, обитающий при Йоркском соборе
Шабаш: Если они не унижают и не убивают нас, они принимают нас в свои ряды, чтобы мы стали солдатами их Великой Армии, отправляющейся в поход против угнетателей с древней кровью, но они дают нам не более того, чем их соперники, которых они называют рабами Старцев. Мы умираем, а они продолжают свое дело, счастливо улыбаясь друг другу и поздравляя друзей на совещаниях, на которые нас никогда не пригласят. Те, кто происходит из «чистых» линий крови, не гибнут на передовой.
Этторе Джианеско, Сирота из Сиены
Взгляд извне
Камарилья: При жизни я не подпускал домашних псов к столу, и сейчас не подумаю поступить иначе в отношении этих собак-Сородичей. Им не свойственны ни стиль, ни изящество, они не знакомы с этикетом и вряд ли в будущем смогут принести мне пользу. Нужно попенять слугам, чтобы лучше следили за столовым серебром, пока этот сброд не уберется вон.
Артемис Уайльд-Уитни, эсквайр, Тореадор при дворе Лондона
Шабаш: Они могут стать отличным пушечным мясом, если подобрать правильную мотивацию. Уж лучше они, чем мы.
Джон Стэнли, епископ Ласомбра, Нью-Йорк
___________________
[1] Джек-прыгун, или Джек-пружинки-на-пятах - персонаж английского фольклора Викторианской эпохи, предположительно, человек, способный совершать прыжки поразительной высоты. Образ Джека-прыгуна оказал огромное влияние на жанр комиксов, так как именно свидетельства о появлениях этого существа обусловили наличие необычного одеяния как один из непреложных признаков образа супергероя или суперзлодея.
[2] Может иметься в виду либо аббатство Св. Петра, либо Ноннбергское аббатство (оба расположены в Зальцбурге). Однако к описываемому периоду времени оба пережили по нескольку пожаров, и соборы в них были перестроены сначала в стиле ренессанса, затем в барочном стиле. Тем не менее узнаваемые готические элементы сохранились в архитектуре обоих зданий.
[3] Уголок ораторов – участок Гайд-парка в его северо-восточном углу, где официально разрешены публичные выступления практически по любому поводу. Был организован в 1872 году после массовых выступлений простого люда против билля, запрещающего торговлю в воскресенье – единственный выходной у рабочих. Вопреки распространенному мнению, выступающие не имеют иммунитета от преследования по закону. Тем не менее полиция вмешивается, только получив прямую жалобу на того или иного оратора. В разное время в Гайд-парке выступали Карл Маркс, Джордж Оруэлл, Владимир Ленин.
[4] В 1852 году некто Джордж Бэтсон получил патент на «устройство возвращения к жизни». Рамка с небольшим колоколом крепилась к гробу, а шнур от языка колокола сквозь специальное отверстие в крышке протягивался к руке покойного. В XIX веке врачи не умели диагностировать состояние комы, и были известны случаи, когда люди приходили в себя в процессе подготовки к похоронам. Подразумевалось, что дрожание руки «ожившего» заставит колокол звонить. «Колокольня Бэтсона» - уничижительное прозвище устройства, данное скептиками.
Как любой период времени, несущий стремительные перемены, викторианская эпоха – это время активного противостояния, которое иногда происходит внутри одной расколотой души. Эта глава описывает дополнительные возможности персонажей, созданных для игры по книге «Вампир: Викторианская эпоха», от индивидуумов, затянутых в самое сердце конфликтов эпохи, до тех, кто безмятежно наблюдает за происходящим со стороны… или хотя бы пытается оставаться безмятежным.
Незаконнорожденные
Существует тринадцать основных кланов, члены каждого из которых утверждают, что происходят от прародителей-Патриархов. Большая часть вампиров принадлежит к какому-то из них, но не все; и не каждому вампиру свойственны четкие отличия, выражающиеся в форме обусловленных кровью склонностей и уязвимостей, набор которых зависит от черт некоего представителя Третьего поколения. Скрещивание линий крови приводит к странным результатам. Незаконные Обращения вкупе с магическими ритуалами, интригами и тайными планами породили необычное, уникальное потомство. В свою очередь, эти так называемые бастарды передают обретенные ими новые черты своим потомкам, и с каждым поколением различия все более усиливаются.
Незаконнорожденные – отнюдь не новое явление в сообществе Сородичей. Они появились не в ночах викторианской эпохи; возраст многих из них исчисляется уже столетиями. Как и кланы сородичей, возводящие свой род к кому-то из Патриархов, бастарды обнаруживают массу свежих возможностей и новых опасностей, которые появляются из подернутой дымкой тьмы ночей конца XIX столетия.
Каитиффы не имеют собственного клана и не ведут свое происхождение от единого вампира-основателя, а потому не обладают явными наследственными чертами. Они – просто покинутые потомки членов существующих кланов, и обитают на самой низшей ступени общества вампиров. Но именно по причине того, что они начинают свою не-жизнь вне устоявшегося сообщества каинитов, Каитиффы – те из них, кто сообразителен и подает надежды – получают шанс, пусть призрачный, пробиться сквозь безликую толпу Европы и Нового Света индустриальной эры. Разросшиеся чрева городов только помогают им, как и строгая общественная классовая система. Среди толп смертных в Нью-Йорке или Филадельфии шансы Сирот поймать свою удачу за хвост и изменить судьбу увеличиваются стократ. Смертная женщина тех времен была вполне способна бросить нежеланное дитя на произвол судьбы в Бостоне и уехать в Сан-Франциско, представившись там солдатской вдовой; так и Сирота может попытать судьбу и ворваться в ночной Нью-Йорк с красивой сказкой о своем прошлом, назвавшись таинственным, мрачно звучащим титулом в духе Центральной Европы – и мало кто из Сородичей помыслит о том, чтобы проверить его слова. Каитиффу требуется изящество, хитрость и гибкость ума, но Сироты не раз доказывали свою способность приспосабливаться к новым условиям. Кто заметит исчезновение нищего мальчишки из работного дома или проститутки из низкопробного борделя? Кто поверит бродяге, рассказывающему о нападении клыкастого и когтистого чудовища? Фантастические толкования преступлений и бед уступили свое место практическим и научным объяснениям, ведь, как ни крути, настало время прогресса и просвещения. Люди могут испуганным шепотом передавать друг другу слухи о Джеке-прыгуне [1], но они не верят в его существование. А по-настоящему верят они в Джека Потрошителя, мясника из Уайтчепела.
Дочери Какофонии, напротив, весьма удобно устроились в реалиях эпохи. Праздный образ жизни артиста или уличного оратора легко сочетается с ночной природой нежити. Никто не задается вопросом, почему это оперная дива отсыпается днем или заходит в свою гримерную за какие-то минуты до выступления – на деле, именно такого поведения от нее и ждут. Ничего необычного нет и в том, что тесная группа верных поклонников держится вокруг подобной дамы: тем легче ей будет перемещаться незамеченной, а ее помощникам-упырям – обеспечивать нужды вампира. Даже самые ужасающие, необычные и смертельные последствия песен Дочери Какофонии могут быть объяснены многочисленными недугами, свойственными эпохе: эти случаи легко списать на меланхолию, подпитываемую неизбывной скукой, а ее проявления утоляются лауданумом.
Остальные каиниты могут презирать Дочерей, ведь те свободно обращаются в сообществе смертных. Там, где Тореадор будет забавляться со своей добычей, Дочь будет играть для своей добычи, а уже затем изящно разделает ее, устроив себе поздний ужин. Она может выплывать на сверкающую сцену Лондонского театра или блистать в оперных залах от Парижа до Вены. Дочь Какофонии может возносить свой голос к готическим сводам знаменитого Зальцбургского аббатства [2] или к розеточным окнам под крышей Нотр-Дам-де-Пари. Она может встать на Уголке ораторов в лондонском Гайд-парке [3] и рассудительно и красноречиво выражать свое мнение. Одна Дочь может быть почетным гостем на частном концерте, устроенном для немногих привилегированных слушателей в элегантном салоне. Другая охотно исполнит «Травиату» Верди для суровых шахтеров, и те весь вечер будут сидеть на местах, завороженные искусством исполнительницы. Голос Дочери Какофонии – это своего рода ее универсальный пропуск, изящно оттиснутое приглашение в залы, переполненные обожанием и дурной славой, прелестная визитная карточка, оставленная ее восторженным жертвам.
Сородичи опасаются этих колдуний, чье волшебство заключено в голосе или ораторском искусстве, поскольку их дар может в буквальном смысле нанести урон любому вампиру в радиусе слышимости без единого касания. Их голос не просто очаровывает – его невозможно игнорировать. Жертва может заметить натянутую паутину и даже паука, притаившегося в ожидании, но сладкие переливы мелодии или завораживающие соблазнительные речи, заставляющие добычу Дочери добровольно запутаться в клейких нитях – это дар любви и последнее поучение перед смертью.
Горгульи – великолепное материальное и социальное воплощение того, как старое контрастирует с новым. Рабы не пользующихся доверием Тремеров, Горгульи среди Сородичей являются расой порабощенных существ, но некоторым из них в голову приходят и помыслы о восстании. Обретение свободы – это опасная, пьянящая игра; мало кто из Горгулий выходит из нее победителем, но такие есть, и это вдохновляет остальных на собственные попытки. Но их статус слуг – еще не самое худшее; сама их внешность представляет собой мифологический анахронизм. Они вынуждены шагать по сумеречному миру смертных, поклоняющихся науке и рациональности, при том, что самая их сущность, начиная от каменной кожи, обтягивающей кости – это прямо-таки манифест эпохи Средневековья. Их очевидно сверхъестественный внешний вид в принципе не может иметь никаких объяснений. В былые времена смертный, увидевший Горгулью, кричал «Демон!» и, трепеща от ужаса, бежал к священникам. В викторианские ночи человек, конечно, может испугаться, но будет искать разумное объяснение, на которое бы опиралась последующая изобретательная, методичная ответная атака. Страх охватит обоих – и человека прошлого, и подданного королевы Виктории – но второй не поверит в суеверие, даже если встретится с его воплощением лицом к лицу, а будет изыскивать способ быстро решить проблему.
Каэсиды, опять же, сосуществуют в дивной гармонии с наступившими временами. Их природная мягкость и бесхитростные манеры находят свое отражение в социальных установках среднего и высшего классов эпохи. Эти Сородичи – хранители знаний, коллекционеры артефактов, собиратели древних тайн; и теперь они обнаруживают, что наступило время, когда в изучение старых загадок с энтузиазмом, с помощью революционных теорий и методов вливаются свежие силы. Даже если весь мир предстанет перед этими немногословными Сородичами одной огромной загадкой, они все равно пойдут сквозь него со своей осторожной непринужденностью, отчужденной ясностью ума и предельной беспристрастностью. Им свойственны холодная логика, безупречные манеры и равнодушное, но безжалостное соперничество друг с другом. В сравнении с другими Сородичами-интеллектуалами они стоят на той же ступени, которую занимает Майкрофт Холмс по отношению к своему более практичному брату Шерлоку: это сдержанные прозекторы тайн, склонные отгораживаться от остального мира и являющие собой яркий контраст с теми, кто страстно в этот мир вторгается.
Каэсиды викторианской эпохи располагают наилучшими инструментами для сбора и каталогизации собираемых ими бесценных знаний; о таких в ушедшие времена можно было только мечтать. И это хорошо, ведь Алые мантии яснее, чем любые другие Сородичи, осознают, что их возможность уцелеть напрямую связана с интеллектуальным ростом смертных. Но они ведь уже занесли этот факт в один из своих перечней, не так ли? Каэсидам известно, как смертные успели преобразовать окружающую их среду, и они осознают, что все легенды и истории теперь каким-то образом увязаны между собой. Они развлекают себя заключением причудливых пари или ведут неспешные споры относительно того, каким образом люди обуздают свою планету. Технические новинки пробуждают в них ощущения ужаса и происходящего на глазах чуда одновременно: благодаря врожденной уязвимости Каэсидов к холодному железу эти штуки представляют для этих вампиров опасность, но при этом служат воплощением силы перемен, привлекающей их внимание.
Внушающие страх Салюбри предпочитают одиночество (что неудивительно, учитывая их статус отверженных), однако ночи викторианской эпохи оказываются чуть добрее и приветливее к ним, чем прошедшие века. В моде мистические сообщества и привычка убивать время за оккультными занятиями. Полного расцвета достигло движение теософии, что навело новые мосты идей между диалектикой, философией, софистикой, оккультизмом и религией. Многие талантливые мыслители, художники, писатели этого времени открыто погружаются в оккультные практики, не умаляя своей респектабельности и не утрачивая репутации. Гадание на картах Таро, чайных листьях и лесных орехах становится обычным времяпрепровождением за чашкой чая, а по вечерам в самом утонченном из салонов скучающим лордам и леди могут предложить в качестве развлечения не только чтение стихов и музыку, но и участие в сеансе. В такой дружественной к мистицизму атмосфере загадочных Салюбри ждет теплый прием, а то и поклонение. Среди Сородичей вампирам Салюбри все еще нужно прятать лица, защищаться от пугающего прозвища «пожиратели душ», но в сообществе смертных они могут обрести уютное, комфортное убежище. Смертные называют их «спиритуалистами» или «гипнотизерами». Они не могут рисковать целостностью Маскарада, но легкость, с которой они обращаются с оккультными практиками, дает им возможность практически не скрываться. Их побаиваются, но одновременно и уважают, почитают и даже любят.
Жуткие вампиры Самеди наращивают свою численность весьма осторожно, но и они тоже находят для себя возможность двигаться вперед. Прочие Сородичи боятся этих пугал с лицами-черепами, но ценят их в качестве наемных убийц, а также за их искусное обращение с самыми темными аспектами колдовства вуду. Их расположения или совета добиваются вампиры, желающие растоптать своих врагов. Как и в случае с Салюбри, вампиры Самеди обнаруживают, что викторианские смертные весьма восприимчивы к осмыслению сверхъестественного. Люди научились манипулировать миром в светлое время суток, но так и не побороли собственных суеверий, связанных с ночью. Правда, это не означает, что они беспомощны: средства их самообороны также продвинулись куда дальше кольев, факелов, вил и кострищ, оставшихся в сумерках прошлого.
Смертные викторианской эпохи могут бояться смерти или пытаться избежать ее, однако она чрезвычайно их увлекает. Они очарованы смертью и связанными с нею ритуалами, если не сказать, одержимы ею. Они держат в гостиных фотографии усопших родственников, запечатленных в момент приготовления к похоронам. В лавках продаются открытки с видами полей битв Гражданской войны, где еще лежат тела павших солдат, или с изображениями казненных преступников с открытыми, невидящими глазами. На поздравительных карточках печатают рисунки мертвых детишек, уложенных в душераздирающих позах. Традицией становятся еженедельные посещения кладбищ с целью омыть надгробия, а затем устроить пикник среди могильных камней. Мертвенная бледность кожи повсеместно считается признаком неземной красоты. Но рядом с подобной увлеченностью покойниками в умах гнездится боязнь быть погребенным до того, как последняя искра жизни покинет тело. Замысловатые механизмы вроде «колоколен Бэтсона» [4] помещаются над свежими могилами, чтобы заживо похороненные могли привлечь прохожих к своему бедственному положению и таким образом спастись. Вампиры Самеди видят в такой одержимости благодатную почву для пополнения своих рядов.
Каитиффы
Их покинул сир, их мало кто поддержит или защитит, а положения в обществе они не имеют. Эти брошенные дети обычно не способны протянуть долго. Им немногое известно о собственной природе и еще меньше о том, как сосуществовать с нею в ладу. Их никогда не учили законам сообщества Сородичей. До всего, что они знают о Маскараде, они додумались самостоятельно. Простая задача – добыть кровь для поддержания своей не-жизни – оборачивается для них серьезной опасностью, ведь если сам процесс питания интуитивен, то для того, чтобы остаться при этом незамеченным, одних инстинктов мало.
Даже известные Каитиффы имеют чрезвычайно малый вес в обществе. Они могут заслужить определенную меру уважения за свои умения, если в этот век людей, выбившихся из грязи в князи, они смогут доказать свою полезность. И все же предубеждения против Сородичей, не имеющих четкой родословной, весьма сильны. Вампир, не скрывающий своего неопределенного происхождения, на социальной лестнице стоит лишь на какую-то ступень выше упыря; он подобен домашней горничной, неспособной защититься от оскорбления или побоев. Девушке поручают поденную работу, заниматься которой благородные «лорды» и «леди», происходящие из определенного клана, считают ниже своего достоинства. Если «горничная» находчива и успешно выполняет задания, выказывая притом верность в услужении, власть имущие Сородичи могут вознаградить ее незначительным благоволением, но никогда не позволят ей забыть свое место. В конце концов, даже награда может оказаться смертельной, если за обладание ею тебя возненавидит кто-то более сильный.
Прозвище: Сироты, Попрошайки.
Внешность: Каитифф может выглядеть как угодно, в зависимости от того, чего добивался его/ее сир, когда Обращал этого человека, и от собственных предпочтений. Внешность также отражает черты неизвестного сира. Единственное правило, касающееся внешнего вида вампиров, не имеющих клана, гласит: никаких правил нет.
Убежище: Находчивость – это ключ ко всему. Сирота может обустроить себе убежище в буквальном смысле повсюду, ну, или хотя бы попытаться. Его выбор обычно обусловлен социальной нишей, которую он занял. Если он притворяется представителем какого-либо клана, к которому на деле не имеет отношения, и если у него завелись лишние деньги, он может обитать в собственных комнатах или поселиться в квартире одной из своих жертв, выдавая себя за нее. Те, для кого лучшее укрытие – толпа, могут устроиться в самых темных закоулках городских трущоб, лечебниц для сумасшедших, борделей или работных домов, прибегая ради защиты к анонимности .
Происхождение: И снова, Сирота в дни своей смертной жизни мог быть кем угодно. Его Обращение стало жестокой шуткой, разыгранной над неподготовленным, ничего не подозревающим смертным. Оно могло стать прощальными чаевыми, оставленными проститутке черствосердым вампиром, дурным розыгрышем, жертвой которого оказался бредящий дурачок, а то и тонкой, ядовитой местью старому врагу, обрушенной на его дочь. Если игроки и рассказчик достигли согласия по этому вопросу в рамках конкретной хроники, иных ограничений для фантазии не существует.
Создание персонажа: Уцелеть Сироте помогает его/ее гибкость. Варианты его происхождения неисчислимы, поэтому само собой разумеется, что игрок может выбирать из огромного набора умений, при этом не приписывая своему персонажу выдающихся способностей к чему-либо одному. Их набор зависит от прежней жизни Сироты и того, насколько хитроумно он разыгрывает свою партию в не-жизни. Умственные и Физические атрибуты могут оказаться действительно нужными Сиротам, а Социальные атрибуты полезны в деликатном деле разыгрывания того, кем на самом деле Каитифф не является. Хорошо также располагать Сообразительностью, Знанием улиц, Хитростью, Осведомленностью и Бдительностью.
Дисциплины: Игрок выбирает три любые дисциплины в качестве «клановых», тратя на их развитие очки опыта так, как описано далее, в разделе «Уязвимые места». По умолчанию персонажу присваиваются Стойкость, Могущество и Присутствие.
Уязвимые места: Сироты могут выбрать себе любую Дисциплину на этапе создания персонажа, но развитие этих умений обойдется дорого. Поднятие Дисциплины на одну ступень обойдется в [6 х Текущее значение] очков опыта. Кроме того, Каитиффам трудно заводить друзей. Позорное пятно рождения Сироты повышает на 2 трудность всех выполняемых им Социальных бросков, если только речь не идет о взаимодействии с другим Каитиффом. И наоборот, если Сирота предпочитает пользоваться вымышленной историей о себе, игроку придется всякий раз делать проверочный бросок на Хитрость со сложностью [+2]; в случае успешного броска ледок отчужденности между ним и другим Сородичем (или группой Сородичей) растает. Такую проверку необходимо делать каждый раз, когда замаскированный Каитифф встречается с новой группой персонажей, на которых желает произвести впечатление.
Организация: Сироты не имеют сколь-нибудь организованной власти или системы компенсации ущерба.
Цитата: (стоя на коленях возле распростертого тела только что убитого юноши из борделя, с горячей, свежей кровью на искусанных до синяков губах, стекающей по подбородку на белую рубашку жертвы) О Боже мой, что же я наделал?
Стереотипы
Камарилья: Черт побери, ну почему они все прямо-таки источают эту фальшивую радость при общении с нами? Я терпеть не могу их заносчивость, но их лицемерие просто ненавижу. О, они улыбаются нам, но потом прикрываются ладонью и свысока насмехаются над нашим «несчастным сиротским существованием». Я что, не доказал свою полезность? Разве они этого не признали? Я сделал то, что должен был, но получил ли я за это похвалу? Я ревностно выполнял все их вонючие поручения, которыми они не желали марать свои тонкие лайковые перчатки, но услышал ли хотя бы «спасибо»? А если я для них – комнатная собачонка, которой бросают объедки и держат в конуре, пока не потребуется кого-нибудь укусить, они, наверное, не удивятся, когда я запущу свои тонкие острые зубки по самые десны в их ничего не подозревающие глотки…
Фредди Гейдж, Попрошайка, потомок Альфреда Ковингтона, лорда Блейсдела, обитающий при Йоркском соборе
Шабаш: Если они не унижают и не убивают нас, они принимают нас в свои ряды, чтобы мы стали солдатами их Великой Армии, отправляющейся в поход против угнетателей с древней кровью, но они дают нам не более того, чем их соперники, которых они называют рабами Старцев. Мы умираем, а они продолжают свое дело, счастливо улыбаясь друг другу и поздравляя друзей на совещаниях, на которые нас никогда не пригласят. Те, кто происходит из «чистых» линий крови, не гибнут на передовой.
Этторе Джианеско, Сирота из Сиены
Взгляд извне
Камарилья: При жизни я не подпускал домашних псов к столу, и сейчас не подумаю поступить иначе в отношении этих собак-Сородичей. Им не свойственны ни стиль, ни изящество, они не знакомы с этикетом и вряд ли в будущем смогут принести мне пользу. Нужно попенять слугам, чтобы лучше следили за столовым серебром, пока этот сброд не уберется вон.
Артемис Уайльд-Уитни, эсквайр, Тореадор при дворе Лондона
Шабаш: Они могут стать отличным пушечным мясом, если подобрать правильную мотивацию. Уж лучше они, чем мы.
Джон Стэнли, епископ Ласомбра, Нью-Йорк
___________________
[1] Джек-прыгун, или Джек-пружинки-на-пятах - персонаж английского фольклора Викторианской эпохи, предположительно, человек, способный совершать прыжки поразительной высоты. Образ Джека-прыгуна оказал огромное влияние на жанр комиксов, так как именно свидетельства о появлениях этого существа обусловили наличие необычного одеяния как один из непреложных признаков образа супергероя или суперзлодея.
[2] Может иметься в виду либо аббатство Св. Петра, либо Ноннбергское аббатство (оба расположены в Зальцбурге). Однако к описываемому периоду времени оба пережили по нескольку пожаров, и соборы в них были перестроены сначала в стиле ренессанса, затем в барочном стиле. Тем не менее узнаваемые готические элементы сохранились в архитектуре обоих зданий.
[3] Уголок ораторов – участок Гайд-парка в его северо-восточном углу, где официально разрешены публичные выступления практически по любому поводу. Был организован в 1872 году после массовых выступлений простого люда против билля, запрещающего торговлю в воскресенье – единственный выходной у рабочих. Вопреки распространенному мнению, выступающие не имеют иммунитета от преследования по закону. Тем не менее полиция вмешивается, только получив прямую жалобу на того или иного оратора. В разное время в Гайд-парке выступали Карл Маркс, Джордж Оруэлл, Владимир Ленин.
[4] В 1852 году некто Джордж Бэтсон получил патент на «устройство возвращения к жизни». Рамка с небольшим колоколом крепилась к гробу, а шнур от языка колокола сквозь специальное отверстие в крышке протягивался к руке покойного. В XIX веке врачи не умели диагностировать состояние комы, и были известны случаи, когда люди приходили в себя в процессе подготовки к похоронам. Подразумевалось, что дрожание руки «ожившего» заставит колокол звонить. «Колокольня Бэтсона» - уничижительное прозвище устройства, данное скептиками.