Джозеф Растекс
Он давно застолбил за собой это кресло, и сейчас угнездился в нем, наблюдая, как наполняется Сородичами помещение с пафосным названием Элизиум.
Этой ночью Картиан не смогли провести запланированное собрание. Полковник срочно созвал всех – так и хочется сказать «на ковер». В принципе, так оно и есть, если подумать.
Естественно, первыми явились Картиан – все, кто еще оставался в городе. Теперь Мойра, небрежно насвистывая мелодию, расхаживала с кием вокруг бильярдного стола – Растекс знал, что за посторонними расхлябанными действиями она обычно скрывает внутреннее напряжение. В противоположность байкерше Сильвия Шторм сидела в своем кресле совершенно спокойно, но ее поза говорила о готовности в любой момент включиться в ситуацию. Одевалась Сильвия в стиле хиппи – отчасти из-за ностальгии по 60-м, когда получила Обращение, отчасти из-за того, что с ней сделало это самое Обращение. Растекс знал, что цветастая бандана скрывает абсолютно лысый череп женщины-Сородича, а длинный шелковый шарф, расписанный вручную, бесформенная туника с рукавами до кончиков пальцев и широченные клеши маскируют сморщенное и покрытое струпьями тело. Метаморфоза пощадила только лицо – и эстет в Растексе порой задавался вопросом, была ли при жизни Сильвия прекрасна остальными своими частями так же, как и ликом.
Сильвия и Мойра были его соратницами, втроем они уже не одно десятилетие пытались изменить – и меняли – ситуацию в этом городе.
А сегодняшняя встреча в Элизиуме даст им на руки новые карты, в этом Растекс не сомневался.
Несколько ночей назад Картиан было гораздо больше. Боль от потери Алекса, который был его Птенцом, еще не прошла, да и вряд ли когда-нибудь пройдет. Растекс оглянулся на Сильвию, чей отпрыск тоже погиб при непонятных обстоятельствах. Ей наверняка приходилось еще хуже, чем ему, потому что Алекс был ему только «кровным сыном», а Стива и Сильвию связывали более крепкие узы. Птенец Мойры, Джереми, оставил ковенант и у Растекса были основания полагать, что, если Фрилей собирается начать войну с язычниками из гетто, Хеллбрайт может оказаться по другую сторону баррикады.
Итак, не хватало этих троих, да еще пришлого неразговорчивого неоната-Гангрела, который совсем недавно примкнул к ковенанту. И еще не хватало Элиота, который упрямо называл себя Молотильней.
Вполне возможно, что он уже принял Окончательную Смерть – вряд ли Полковник стал бы с ним церемониться после убийства члена СВОЕЙ котерии. Покойный, к тому же, по совместительству, был Шерифом города и Сиром бешеного скинхеда. И Вентру, с их замороченными внутриклановыми отношениями… нет, Молотильня уже не жилец, если так вообще можно сказать о вампире.
Растекс вздохнул про себя. Он не любил бесполезных смертей, особенно таких, которые оставляли пятно на его собственной совести. Конечно, Молотильня был одним из его ковенанта и долг обязывал его вмешаться. Но молодой наци представлял собой одно сплошное политическое и идейное недоразумение, а за годы своего небытия Растекс, ранее абсолютно не признававший политику, научился в ней разбираться. К тому же, Растекс и при жизни, и теперь, когда Обращение сделало ярче и резче основные черты его личности, не терпел твердолобых людей, которые не желают признавать ничьих точек зрения и взглядов на что-либо – кроме своих собственных, как правило, весьма ограниченных (ведь чтобы они стали шире – надо, опять-таки, оглядеться). Молотильня был непрошибаем и, в принципе, с его ненавистью к темнокожему населению Монтгомери и безумной идеей о неравенстве возможностей Кланов, представлял собой идейного противника самого Растекса. Он напоминал Тени бультерьера. Конечно, если дать ему правильную цель, вцепится в нее будь здоров, но это ж надо заморачиваться, манипулировать объектом… не, оно того не стоило. Растекс знал, что Молотильня когда-нибудь здорово ошибется – и вот это случилось.
Пожалуй, рассудил Мехет, убийство Шерифа было самым ценным вкладом Молотильни в деятельность Картиан. Когда-нибудь, лет через десять или двадцать, из этого можно будет даже сложить легенду, поднимающую боевой дух и разжигающую рвение будущих неонатов. Но это все потом, потом…
Последний уцелевший член ковенанта пришибленно прятался в дальнем углу зала. Положение Каролины Хэттвей среди Картиан было в чем-то сродни положению покойного Молотильни. Только, к чести Молотильни, тот не имел привычки докладывать Полковнику Фрилею о деятельности приютившего его ковенанта. Единственная причина, по которой Каролина еще состояла в Картиан – ее связи в «нетрадиционных» кругах города. Представители, как сейчас выражаются, меньшинств, могли бы стать неплохими союзниками. Плюс их положение в нынешнем лицемерном обществе, признающем их права только формально. Эту ситуацию Растекс не намерен был спускать на тормозах – в конце концов, люди (бывшие в том числе) имеют право на самовыражение – в определенных пределах, конечно. Вон, Молотильня досамовыражался… и Джереми, возможно, уже тоже…
Члены Картиан были гораздо моложе Растекса и находясь среди них в Элизиуме он ощущал себя кем-то вроде отца-волка, надзирающего за недавно подросшими волчатами. Да, они уже опасны, но не для него. Потому что он старше и сильнее, и они подчиняются ему чисто инстинктивно.
Но на каждого хищника находится еще более матерый хищник. Каролина забилась в свое кресло, Сильвия, наоборот, выпрямилась еще сильнее, а Мойра на пару мгновений сильно сжала кий в пальцах и застыла.
Растексу стало страшно – не за своих собратьев, а с ними за компанию. Тварь, которая поселилась в нем при Обращении, почуяла более могучего соперника. Более старшего, и… родного.
В дверях Элизиума стоял Честер Дрейк, первый и единственный священник Ланцеа Санктум в Монтгомери. Одетый в строгий черный костюм с белым воротничком, он смотрел прямо на Растекса. Из-за плеча Дрейка с непонятным выражением на лице выглядывал его чернокожий служка Джон Райт, такое же «недоразумение», как и Молотильня.
Растекс заставил себя ответить на взгляд своего Сира. Оба вампира ненавидели друг друга и это чувство за долгие годы сосуществования дало в их душах весьма причудливые мутации. Дрейк ненавидел Растекса за то, что Птенец не оправдал его надежд – Обратив убежденного атеиста, священник намеревался приобрести верного последователя дела Лонгина. Дрейк был уверен, что мистическое перевоплощение изменит богомерзкие взгляды молодого школьного учителя и обратит его рвение в более «верное» русло. Таким образом, вампир думал, что убивает аж трех зайцев – приводит в лоно церкви еще одну заблудшую душу, обретает верного соратника и с помощью энтузиазма и интеллекта Птенца укрепляет свое положение среди Сородичей города. Ради всего этого священник пошел на большую жертву – нарушил обет Ланцеа не создавать себе подобных. Растекс знал, что под черной одеждой на груди его Сира навечно выжжено клеймо отступника.
Он, со своей стороны, ненавидел Сира не только за то, что тот вмешался в его жизнь и разрушил ее, но и за то, что, поступая так, священник Ланцеа Санктум преследовал исключительно свои цели и Растекс оказался лишь пешкой в его игре. Растекс был глубоко убежден в аморальности такого поступка, не только по отношению к нему, а вообще по отношению одного разумного существа к другому.
Весь этот букет темных чувств и мыслей веселенькой ленточкой обвивало еще одно странное, но сильное чувство. Может быть, только оно не позволяло двум вампиром загрызть друг друга на протяжении десятилетий. Растекс и Дрейк осознавали его, но старались не думать на эту тему. Их взгляды на жизнь вступили в противоречие, их воспитание требовало обоюдной ненависти… но они были не в состоянии разорвать ту цепь, которая незримо соединяла Зверя Сира и Зверя Птенца.
И этот факт, как выражается глупая современная молодежь, добавлял обоим кровососам ангста и баттхерта в их не-жизнях.
Дрейк в сопровождении Джонни прошел в зал Элизиума и сел в кресло напротив Растекса. На нейтральной территории вампиры не могли причинить вреда друг другу… но никто не отменял психологического давления. Дрейк взором карающего судии Господня, похоже, собирался за вечер прожечь дыру в неживой голове Растекса.
Джозеф сжал зубы и решил игнорировать сжигающего его мозг взглядом Сира.
Ситуацию еще более осложнила явившаяся следом за священником Пенелопа Лавджой. «Ощущение» вампира, который старше и сильнее тебя – то еще испытание. А когда этот самый вампир вдобавок взвинчен и истерично-агрессивен, испытание осложняется еще больше.
Пенелопа Лавджой при росте метр пятьдесят два представляла собой концентрат кинематографического образа «могущественный вампир в панике». Растекс знал, что в прошлом у нее были свои счеты с Охотниками, которые сто пятьдесят лет назад Окончательно убили ее мужа, но не представлял, насколько, оказывается, далеко все зашло. Он не был психиатром, но поведение Пенелопы явно подпадало под нервное расстройство. Причина гибели троих неонатов до сих пор была неясна, но «малышка Пенни» уже сделала свои выводы.
Оно и прекрасно, удовлетворенно подумал Растекс. Самая вероятная кандидатура на должность Шерифа отпадает.
Вслед за Пенелопой тащились два ее Птенца – близнецы Скотт и Трент. Близнецы, похоже, занимались любимым развлечением – гоняли на своих заупыренных конях, когда их вызвал Полковник. Сейчас два рослых Гангрела возвышались над своей «мамашей» и старались не звенеть шпорами лишний раз, потому что при каждом резком звуке Пенелопа вздрагивала и очень нехорошо скалила зубы.
Гарпия, Сьюзен Донован, нарочито беспечно влетела во весь этот «гадюшник».
По времени Обращения Гарпия была чуть старше Растекса – весьма приличный для вампира возраст. Префект Картиан не знал, при каких обстоятельствах она стала Сородичем, но подозревал, что для самой Сьюзен побудительным мотивом была перспектива вечной молодости. Через несколько десятков лет Гарпия, вероятно, поняла – для того, чтобы покорять мужские сердца в том стиле, какой она предпочитала, хорошенького личика юной девушки катастрофически не хватает. Юность волнует своей свежестью и непосредственностью реакций, а когда – печально, но факт, - ты уже прожженная ночная тварь, специально или нет, угробившая не одного человека, вся невинность поневоле атрофируется.
Но после Обращения некоторые черты своего характера изменить ты уже неспособен. Потому беспечное поведение Сьюзен выглядело несколько неестественным. Тем не менее, и этого у нее не отнять, Гарпия по-прежнему излучала необычное для ночного кровососущего ходячего разумного трупа жизнелюбие.
Именно за это ее так не любила Пенелопа.
- Добрый вечер, джентльмены! – игриво обратилась Сьюзен к Растексу, близнецам и Дрейку. Отдельно она поприветствовала Джона Райта. – Здравствуй, солнышко! Как твои успехи? Как твой домик молитвы?
«Солнышко» от неожиданности, похоже, вогнало Вите в тело, потому что на черных щеках Джона расцвел яркий румянец. Растекс мысленно закрыл лицо ладонями.
Джон Райт был ошибкой Сьюзен. В бурные 60-е, когда борьба за права негров и женщин шла полным ходом, Сьюзен решила показать свою «прогрессивность» и «пригласила» в ряды страстного клана Дэва робкого чернокожего студента. Также она попыталась ввести его в аристократический круг Инвиктус, совершенно искренне полагая, что небольшая группа ее «поклонников», коими она считала всех Сородичей мужского пола поголовно, придет в восторг от ее милосердия, широкого кругозора и прочей лабуды. Восторгов было, мягко говоря, мало, Сьюзен потом долго на всех дулась, а несчастный, заброшенный ею студент Джонни с отчаяния вспомнил о христианских взглядах своего черного народа и примкнул к Честеру Дрейку. В отличие от Растекса, Обращение в вампира для Райта стало доказательством существования бога.
Сьюзен уже потеряла интерес к Джонни и переключилась на последнюю неохваченную ее вниманием группу Сородичей.
- Здравствуйте, дамы! – весело сказала она. – Сильвия, прекрасно выглядишь, Мойра, ты играешь в бильярд почти как мужчина! – (по понятиям Сьюзен, маскулинность девушек не красила) – Каролина, ты уже нашла девушку своей мечты? Пенелопа… что с тобой? Почему ты такая печальная?
Пальцы Пенелопы впились в кресло и Растексу показалось, что сейчас они, как никогда, похожи на когти. Он почти физически ощутил противостояние Зверей Пенелопы и Сьюзен… и Пенелопа была сильнее.
Да и Мойра как-то нехорошо поигрывала кием.
Обстановка в Элизиуме накалялась.
Ситуацию немного разрядило появление Чарльза Глейдстоуна. Растекс искренне восхищался его способностью очаровывать и успокаивать всех, кто находился с ним на одной территории. Отчасти этому, возможно, способствовало положение клана Чарльза, Вентру, но без врожденных лидерских качеств и яркой харизмы вся властность Вентру нередко заключалась… в типовом применении Доминирования.
Чарльз учтиво поцеловал руку Сьюзен, вежливо поклонился Дрейку, восхищенно сказал Пенелопе что-то насчет ее великолепной лошади, на которую он недавно поставил через своего гуля и выиграл, прокомментировал изящество росписи шарфа Сильвии… Вроде бы, такие мелочи, более того, сделай их кто-то другой, они бы могли наоборот вызвать раздражение… но Чарльз обращался с Сородичами так элегантно-успокаивающе, в то же время незаметно давая понять, кто здесь контролирует ситуацию…
Растекс вдруг подумал: случись что с Полковником Фрилеем, если уж выбирать главу Сородичей Монтгомери будет так необходимо, он, пожалуй, поддержит Глейдстоуна. Пока он отлично справляется с обязанностями Конюшего, а способность разбираться в людях – как живых, так и мертвых – для руководителя одна из важнейших.
Все уже расселись по своим местам – молодежь подальше от кресла, в котором обычно восседал Фрилей, более пожитые вампиры – поближе, причем члены разных ковенантов старались по возможности держаться кучно. Пенелопа, как член котерии Полковника и представитель Примогена, сидела рядом с владыкой Монтгомери. По другую сторону от него находилось кресло Шерифа… теперь пустое. И Пенелопа часто на него поглядывала.
Фрилей стремительно вошел в Элизиум и целеустремленно направился к своему месту главы города. Рядом с ним покорной собачонкой семенила его «супруга»-гуль.
От Полковника исходила аура уверенного в себе, испытанного в многих боях, умного и хитрого хищника. Чтобы ни происходило сейчас в городе, он контролировал ситуацию и пришедшие в Элизиум (точнее, их Звери) молчаливо признавали, что пока слабее – они.
Фрилей сел в кресло и обвел взглядом присутствующих. И заговорил:
- Почтенные Сородичи! За последние несколько часов в городе произошли серьезные события. Если кто-то из вас не в курсе происходящего, я кратко поясню – наш досточтимый Шериф О’Келли при не до конца выясненных обстоятельствах убит своим Птенцом Элиотом по прозвищу Молотильня, который в настоящее время находится в бегах. Как вы понимаете, мы остались без хорошего Шерифа. Кроме того, всех нас наверняка интересует причина смерти трех членов уважаемого картианского ковенанта. У меня есть несколько предположений на этот счет, хотя ни одно из них не подкреплено вескими доказательствами. Сегодня я собираюсь вместе с вами, уважаемые Сородичи, разобраться в этом недостойном и трагическом деле – а также выбрать из вас нового Шерифа.
Тяжелая дверь распахнулась еще раз. Помещение заполнил запах гниющего мусора, ржавчины и речной тины – но это был только первый слой в «букете» ароматов. За ним последовало давящее волю и сознание ощущение присутствия Зверя, могучего, очень старого, и, что самое страшное, безумного.
Взоры всех присутствующих обратились ко входу. Фигура, безжалостно попирающая блестящий паркетный пол одной ногой в раздолбанном сапоге и деревянным протезом вместо другой, прошаркала к собравшимся. Кроме антропоморфных очертаний, казалось, в нем не осталось ничего человеческого – одноногий старик, заросший косматой бородой до глаз и с нечесанными длинными волосами, в рваной гниющей одежде, с которой на пол падали тяжелые маслянистые капли.
Каролина ахнула. По лицу Сильвии было видно, что, при первой возможности она убьет это создание – и ее не остановят никакие узы Птенца и Сира.
Не меняя тона Полковник сказал:
- А, это ты, Арчи. Рад, что ты все-таки решил явиться на собрание, как и подобает члену почтенного круга Инвиктус. Прости, мы начали без тебя, но по такому случаю я повторю свое заявление…
Автор
Тема: Реквием на губной гармошке (Прочитано 13389 раз)