Печать

[Руслан]

Этан выглядел плохо. Какой-то осунувшийся, больной. Температуры не было да и Юстас позаботился, чтобы мальчик не сидел весь день голодным, пока их опрашивали. Но все же было видно, что сегодняшний день оставил в его душе новые шрамы.
- Мама, - тихо спросил он. - А ты тоже станешь чудовищем? Как тот дядя?
Каково ребенку было видеть смерть, перестрелку, превращение бармена в жуткого монстра, которому место только в кошмарных снах,
У детей гулей нет нормальной жизни.
И хотя Молли никто не учил этому принципу, инстинктивно она поняла его сама. Все равно впереди будет смерть, кровь и насилие. С которыми Этану расти и расти.
У неё самой отняли детство в восемь. У сына его не было вообще.

[MegaVasya]

- Этан. Этот дядя не чудовище. Он помогает нам. Он нас любит. Если бы не он, сейчас мы бы валялись и спали в какой нибудь канаве в болотах Луизианы, так как другого места чтобы отдохнуть у нас не было. Если конечно меня не посадили бы в тюрьму, а тебя не забрали в детский дом. - Молли говорила с сыном как со взрослым. А еще - как с другом. Может быть она говорила слишком честно, но все равно Этан давно ребенок только своей внешностью, наисвностью и любовью к мороженному и кошкам. Он все понимал. - Ладно, забудь про него. Сейчас мы пойдем погуляем по парку. В город приезжает цирк. Может хочешь сходить повеселиться на атракционах и посмотреть фокусы?

[Руслан]

Этан замотал головой и глянул на мать с тем видом всезнания, на которые способны только дети.
- Я не про того дядю, который притворялся бабушкой. Хотя он тоже злой. Он как волк, что ждет Красную Шапочку. А вот тот, который сегодня стал чудовищем?
Перспектива гулять его явно не прельщала. Бледный и усталый, он смотрел слипающимися глазами. Глазами старика, повидавшего много недоброго в жизни.

[MegaVasya]

 - Ах, он. - Молли сама не заметила, как она проассоциировала слово "чудовище" не с ужасной тварью, а с единственным близким человеком, кроме Этана. Она призадумалась и ответила только после длинной паузы. - Нет. Конечно нет, что за глупости ты говоришь!? - Она добро засмеялась. - Сорте меня защитит. Да я и сама могу себя защитить.
"Сорте меня защитит..." отдалось у нее в голове.
 - Сорте меня защитит... - повторила она шепотом, отправившись к шкафу, чтобы достать вязанный свитер для сына.

[Руслан]

Она молчит. Рядом суетятся чужие люди. Или семья?
Её семья, повязанная узами, что создал Сорте?
Юстас, кажется, пытается разорвать эти узы. Не принял кровь, ведет себя подчеркнуто свободно. Бунт?
Зачем?
Она - вещь. Обреченная быть жертвой вопреки всей своей силе. Понадобилось бегать всю жизнь от правды, чтобы понять это.
Труп, оставленный за спиной. Разрушенная жизнь сына. Страх перед будущим. Повторяющаяся судьба.
И только Сорте может дать ей другой шанс. Остановить время, запереть в клетке застывшего "сегодня".
Создать иллюзию того, что она кому-то нужна.
Поэтому она пойдет до конца. Несмотря на голоса.
Страшные голоса, пришедшие в её мысли, заполнившие, вытеснявшие её "я".
Природа - храм Сатаны. Здесь, возле Полой Лощины, она сбрасывает маски. Показывает свою настоящую суть.
Нужно понять, найти подсказку в видениях. Постараться спасти если не себя, то хотя бы Юстаса. Он был добр к ней. Она уже и забыла - каково это: когда кто-то утешает.
Внутри неё - ключ. Главное теперь - найти подходящий замок, который она должна открыть.
Только очень хочется спать... Забыться хоть на минуту. Слишком грязный был сегодня день, принесший новые шрамы на душе.
Глаза слипаются...

[Руслан]

Смерть — это или слияние с миром,
Или безмолвный уход в никуда.
То ли последняя в жизни беда,
То ли прощанье с незнанием милым.

Салли что-то готовила на кухне, как всегда напевая. Этану уже привыкал к этой её привычке, хотя все ещё робел.
Он робел всегда, с того самого момента, когда мама уехала. Раньше мальчик не оставался один после того, как бабушка умерла.
Вернее, после того, как мама стала чудовищем и убила её.
Он знал, что так и будет. Много раз видел во сне. Иногда – наяву.
То, что мама не вернуться, приснилось этим утром, ещё на заре. Он проснулся и заплакал, пытаясь вспомнить, что же привиделось. Темнота, рычащий зверь, крики…
Когда Салли зажгла ночник и обняла его, Этан лишь выдавил вперемешку со всхлипами, что увидел Бугимена.
Он знал, что врать нехорошо, хотя и не понимал, почему. Мама все время врала во время их переездов. Но Салли была такой хорошей, что не заслуживала правды.
Эта мысль – что некоторым людям не стоит говорить всего, чтобы не умножать боль – была мыслью не ребенка, но взрослого.
Наверное, какая-то его часть повзрослела и научилась выносить боль очень рано. Он не знал, откуда взялась эта часть, но в трудные минуты делал то, что советовала она. И всегда выходило как лучше.
Благодаря этому он мог сойти за нормального ребенка.
Любой психолог, ознакомившейся с полным личным делом Этана, существуй такое, пришел бы в ужас. После подобного детства дети не остаются милыми шестилетними мальчиками. Травмы уродуют душу, рождая что-то непредсказуемое, ставящее в тупик учителей и родителей и способное аукнуться годами спустя.
Но Этан всегда бы особенным.  Даже когда сам не знал об этом.
Хорошо бы Салли осталась подольше. Он знал, что дядя Юстас – мальчик не помнил, называла его имя мама или опять постарался внутренний голос -  попросил её присмотреть, пока мама не вернется. Но сейчас, на второй день, уже начал считать её своей тетей.
Этан подошел к окну. Подоконник доставал до подбородка, но встав на цыпочки, он сумел выглянуть наружу.
Там потемнело. Стало страшно.
Он знал, что в темноте с ним может случиться всякое… О том, какое же это всякое бывает, думать не хотелось.  Но спал он без ночника, словно выбирая войну с собственным страхом – хотя ещё не мог облечь подобные желания в четкие мысли.
Перед окном парили бабочки.
Пару секунд он смотрел, разинув рот.
Стая белых мотыльков кружилась в каком-то диком танце, то и дело превращаясь в белый шар. Затем они прильнули к стеклу… и рассыпались старой листвой.
Он не знал, что это значит… но глаза снова наполнились слезами.
- Этан, солнышко, ужин готов! – донесся с кухни голос Салли.