Сестра моя, осень, на ветви набросит
наряд из багрянца и ржи.
Прощай, мое горе, закончишься вскоре
и больше не сможешь ожить.
Тебе здесь не место, ты — смерти невеста,
а осень и смерть — не одно…
За маревом синим, к осине, к трясине
ступай-ка — и камнем на дно!
Что приходит первым?
Боль?
Нет. Боль умерла с вместе ним. Умерла где-то далеко, под светом безумия и кровавой луны.
Страх?
Он был страхом. Дал ему силу. Выкормил.
Теперь страх пойдет своим путем.
Голоса.
Двое. Беседуют во тьме.
Или он ослеп? Может, нет никакой тьмы? Точно, его ведь ранили в голову…
Или убили?
Уже неважно. Теперь – неважно.
- Он будет Псом, господин Вейс? Потому что, осмелюсь заметить, нашим Полицейским не помешают ищейки?
- Нет, мой дорогой Мэр. Полицейским придется обходиться самим. Если они получат собак… подумай сам. Как же мы будем выслеживать Красоток, если псы – раз и возьмут их след?
- О, прошу прощения, господин. Я не подумал об этом.
- Ничего, Мэр. Уверен, Профессор захочет себе ассистента, а Сестры давно просили котенка. Но этот будет особенным.
- Вы уже придумали ему имя, господин Вейс?
- Хм… да. Пусть будет Охотником…
… Он не дышит. Но внутри холодно. Почему внутри холодно, если воздух не проходит сквозь легкие? Раньше Доминик знал. Можно вспомнить. Только нужно проснуться.
Или он не спит?
Но если он не спит, то как может быть в лесу, посреди болота? Почему лежит на воде – и не тонет?
Может, Они знают?
Туман, пронизанный тысячью паутинных нитей, смотрит на него множеством белесых глаз.
Тень высокого ветвистого дуба со множеством движущихся ветвей склоняется над ним.
Болото смотрит в его лицо через свой единственный исполинский глаз, пересеченный сеткой лопнувших сосудов–водорослей.
Ветер играет с листвой своими невидимыми руками, выкладывая в воздухе узор Древних Времен.
Охотник. Маска. Охотник. Маска.
Голоса звучат в нем все сильнее. Голосам что-то нужно.
Нужно, чтобы он проснулся.
Дело ещё не окончено.