Печать

[Zohri]

Призраки: простая правда

Из-под отравленного пера Дирка Аллена*
1999 Грер Стользи (Greg Stolze)

В своем техасском домике для покера, я вдыхаю едкий запах черного пороха и думаю о призраках. Как правило, мои мысли обращаются к призракам всякий раз, когда я стреляю в человека — то есть каждый раз, когда в милую головушку моей бывшей жены приходит идея отправить очередного мордоворота выбивать из меня алименты. В Нью-Йорке мне показалось, что я заметил этого субчика, поэтому  я решил смыться в Техас. Люблю Техас. Ношение оружия регулируется либерально, девочки — здоровы и отзывчивы, воздух чист и территория отлично простреливается во все направления. Я всадил в изворотливого ублюдка пару пуль с доброй сотни ярдов. По крайней мере, думаю это был он — мог быть и почтальон. Если будет спрашивать местный шериф, скажу что принял за броненосца. Эти тупые зверюги разносят проказу, знаете ли.
Однако же, едва ли тебя интересуют мои семейные дрязги или нездоровая любовь к огнестрельному оружию; не более, чем моя симпатия к крутобоким чернокожим девочкам. (Такому вкусу человек мудрый будет потворствовать весьма осмотрительно в Техасе. Что касается меня, я намеревался вдоволь отдаться пороку в Нью Йорке, но Стелла съехала не оставив нового адреса — вынудив меня прочесывать подворотни как Стэнли Ковальски*. Стелла, если ты читаешь эти строки, - черт, если вообще умеешь читать, - найди меня в Сиэтле, детка.) Тебе наплевать на мой алкогольные галлюцинации, постельные комплексы, необходимость натирать соски кубиками льда прежде, чем я смогу написать хоть строчку — тебе нет до этого дела, а если и есть — напрасно. Бога ради, займись делом или заведи себя девку!
Нет, тебя интересуют призраки.
Прекрасно. Я расскажу тебе о призраках. Но для начала расскажу о Платоне.
А вот теперь то, что я собираюсь сказать, взбеленит всех профессоров Английского языка из моего колледжа: Платон ошибался. Слышите меня, доктор Итон? Платон облажался! Платон свалял дурака! ПЛАТОН ОШИБАЛСЯ!
О, как же хорошо это произнести. Так уж вышло, это еще и правда - но что толку в правде, если в нее нельзя ткнуть носом своих былых авторитетов?
Так вот, Платон считал, что дух и тело существуют отдельно друг от друга, и, ладно, в этом был прав. Однако, он полагал тело дурным, грязным, низменным и порочным, а дух — хорошим, чистым, возвышенным и добродетельным. Идея его, развитая в «Федоне», предполагала, что именно мерзкое, извергающее экскременты тело заставляет тебя желать дурного — например, бухать дешевую бормотуху, колотить бывшую жену, мастурбировать, прелюбодействовать, таить злобу, предаваться праздности и слишком поздно ложиться спать. Дух, напротив, ведет тебя к высшему, чистому, лучшему, более духовному — насколько я могу судить, под этим он понимал по большей части геометрию.
Доктрина «дух — хорошо, тело — плохо» была весьма популярна среди тех, кто хотел, чтобы ты держал своя шаловливые рученки подальше от себя и других, так что не стоит удивляться тому, что святой Августин был её большим, большим поклонником. (По молодости как следует нагулявшись, ему, как мне думается, показалось весьма удачным списать на свое тело все грешки, что он совершил в процессе.)
Промотаем вперед на пару сотен десятилетий. Сейчас, в этот дивный новый век, мы знаем, что за множеством наших эмоций, желаний и инстинктов стоят химические реакции. Химические элементы в мозгу, что заставляет тебя потеть и нервничать в случае опасности? Гремучая смесь адреналина и эпинефрина, дружок. Вещество, которое расслабляет, умиротворяет и настраивает доброжелательно к ближнему твоему? Его называют «скотч».
Идея «тело — плохо, дух — хорошо» некуда не делась, ей расчетливо позволили укорениться в Католицизме, философии, искусстве и куче всего прочего — в том, о чем никогда не задумывается всерьез большинство людей, но что правит  мыслями, осознаешь ты это или нет. Загвоздка в том, что это неправда. Не дух заставляет тебя умиляться и сюсюкать с младенцами. Ты биологически запрограммирован чувствовать навязчивую предрасположенность к чему угодно с большой головой, большими глазами и маленьким телом. Вот почему «Инопланетянин»* и эти чертовы куклы Cabbage Patch* так популярны. Именно  тело заставляет тебя сопереживать другим человеческим особям.
Твой разум, с другой стороны, занимается рационализацией. Конечно, ярость рождается в теле на волнах химическим соединений с длинными названиями, когда какой-то засранец подрезает тебя на дороге. Но именно в разуме зреют планы мести, разум предает гневу форму и находит объяснения тому, почему ненавидеть людей — нормально, а может быть даже хорошо. Твое тело заставляет злиться на плохого водителя, но именно разум шепчет: «Ну что за мудак на BWM меня подрезал. Всех плохих водителей стоит пороть кнутом - это пойдет на пользу обществу. А вообще, стоило бы высечь всех, кто водит немецкие тачки...»
Не убежден? Лады, назови-ка тогда мне вид животных (отличный от того, к которому принадлежим ты и я), что практикует убийства внутри популяции. Броненосцы, конечно, мелкие вонючие недомерки, но они не убивают друг друга. Львы дерутся за позицию вожака, но проигравшему позволено убраться с позором, как президенту после первого срока. Какой-нибудь умник сейчас вспомнит акул во время кормежки — но, честное слово, по мне так со всей этой кровью в воде довольно сложно должно быть понять, жрешь ты плавник добычи или своего приятеля. Этот случай я списываю на неудачное стечение обстоятельств, плохую видимость, переразвитые в ходе эволюции агрессивные инстинкты и мозг размером с кулак ребенка.  
Значит, дух не так уж чист. Тело дает искру, но мозг — топливо, разум раздувает огонь, а дух поддерживает пламя. Любая прошедшая испытанием временем идея, от водки тоника до Национал-социализма, началась с чувства, но дальше повела ее душа.
Что возвращает нас к призракам.
Призраки — лишь души лишенные тел, верно? Согласно нашему бородатому саванту Платону, они должны быть дружелюбными созданиями чистого добра и созерцания многоугольников. «Не впускай в своей сердце страх, сын мой, ибо небеса весьма приятное местечко. А знаешь ли ты, что квадрат гипотенузы треугольника равен сумме квадратов катетов? Будь благословен ты и все твое семейство.»
Давай-ка теперь сравним эту теорию с тем, что в действительности представляют собой явления призраков. Я изучил более сотни, обычно присутствуя на месте лично, и ни разу не заметил ни малейшего интереса к тупым и острым углам. Я видел кровоточащие стены; я видел пятидесятилетнюю бабулю, выблевывающую эктоплазму; я видел одержимого, который поджог себя, непрерывно хихикая; но никакой покоя, никакой любви, никаких внутренних накрест лежащих углов.
Что происходит с разумом, отсеченным от тела? Такой вопрос я задал своему давнему товарищу по распутству, Доктору Гнилоусту*. (Никакой он, конечно, не доктор, но вторая половина имени в точности соответствует действительности.) В какой-то момент я встретил Дока Гнила впервые, в этом я не сомневаюсь, но в силу своего образа жизни не могу припомнить когда. Я проснулся в мотеле Нового Орлеана после запоя длинной в Марди Гра. Я лежал по одну сторону кровати, Док Гнил по другую, а между нами затесалась пятидесятидвухлетняя филиппинская проститутка. Полагаю, мы успели познакомится весьма близко.
Добрая, беззубая Мария навсегда пропала из моей жизни после того, как приготовила мне почти-чудодейственное лекарство от похмелья, но Доктор Гнилоуст и я остались на связи. В следующий раз я встретил его, когда вернулся в город для расследования случая одержимости. Дока Гнила я позвал консультантом.
- Призраки, - сказал он поучительно, - все как один лживые сукины дети. Всегда помни об этом, Адмирал. - (Видимо, в какой-то момент я велел называть себя «Адмиралом».) - Они как насильники в тюряге, знаешь ли: пообещают любую херню,  уламывают поднять мыло, а только наклонишься - они уже внутри твоего тела, и ни черта ты с этим поделать не можешь. Если ты невежественный простофиля, вот как. Человек знающий — это уже другая история.
- А что ты сделаешь с духом?
- Я? Выпью!
- Да не с духами же, допотопный черномазый болтун! С духом, призраком!
- Я все правильно слышал и в первый раза, ты сквернословящий беложопый сосунок! Я выпью его до дна! Покажи мне этого призрака, и я выпью его прямо у тебя на глазах!
Он сказал, что для демонстрации такого заклинания нужно пол бутылки «Crown Royal»*, но меня этой старой вудуисткую уловкой не проведешь: я ответил, что его призрак обойдется «Boone's Farm»*, той же бормотухой, что распивали мы.
Мы добрались до места явления призрака к наступлению темноты - ведь не было никаких причин считать, что дух напрочь лишен чувства драмы. Как и во многих подобных случаях, все крутилось вокруг ребенка — мальчика лет восьми или девяти. К нашему прибытию мамаша и папаша привязали мальца к стулу и он сквернословил так, что даже похмельный матрос покраснел бы от гордости.
Первым делом я спросил, почему на мальчишке были боксерские перчатки. Вздрогнув, его мать закатала рубашку. Живот ее весь покрывали яркие алые царапины.
- Он сделал это когда пытался на меня забраться. - Я спросил, что она имел ввиду под «забраться»; оказалось, терзаемый призраком мальчишка попытался изнасиловать собственную мать.
Подойдя ближе, я заглянул ему в глаза:
- Кто там? Эдип, это ты?
В ответ он потребовал девок и шлюх для совокупления, но сформулировал просьбу куда менее вежливо. Доктор Гнилоуст только смеялся:
- Ну и похотливый же признак нам достался, Адмирал. Дай-ка мне эту бутылку и наблюдай за колдуном в деле.
Долгим глотком, он влил бормотуху меж почерневших обломков, служивших ему зубами. А потом зажал мальчишке нос левой рукой и поцеловал в губы.
Стоит отметить, что «Boone's Strawberry Hill»* - вещь на любителя, особенно когда льется изо рта, который мог бы служить пятизвездочным отелем для галитозных бактерий. Мальчишка повел себя именно так, как следовало ожидать: забился в путах и попытался было закричать, но добрый доктор крепко прижал нижнюю челюсть левой рукой. Давая на маленькую голову, правой рукой он просунул горло бутылки меж губ мальчика. Как только Док Гнил отпустил челюсть мальчишки, тот естественно раскрыл рот, исторгая мерзостную бормотуху, которая у него уже пошла носом.  
Я с тех пор «Boone's Strawberry Hill» пить не в состоянии. Даже от песни передергивает*.    
Мамаша и папаша мальчишки уже готовы были кулаками объяснить Доку Гнилу что почем, а он выпрямился и триумфально возвел к потолку бутылку:
- Глядите, вот теперь где наш мелкий похититель тел!
Тогда мальчишка позвал: «Мама?», - и голос его соверешенно не был похож на хлюпающий поток сквернословия, что встретил нас.
Внутри бутылки, я мог различить... нечто. Не что-то определенное. Лишь наметки формы, фигуру... человека. Словно ты ищешь очертания предметов среди облаков, или когда тебе кажется, что листья дерева складываются в человеческое лицо, или древесное волокно столешницы сплетается в женский силуэт... Там что-то было. Док Гнилоуст встряхнул бутылку и нечто внутри показалось мне напуганным.        
- Могильный ублюдок прикусил мне губу. - Сказал он, и, судя по крови, был прав. Прищурившись, он заглянул в бутылку: - Ты уже на дне, неудачник; а я пью до дна.
- Погоди! - Попросил я. - Дай мне сначала с этим поговорить.
Доктор Гнил пожал плечами.
Я прижал ухо к горлу бутылки и услышал изнутри слабый голос, шепчущий:        
- Пожалуйста, не дай ему это сделать. Я больше не вернусь, обещаю. Я лишь хотел снова почувствовать хоть что-то, ты ведь понимаешь?
От голоса этого даже в жаркую луизианскую ночь по коже моей поползли мурашки. Сколь бы жесток, сбит с толку или порочен ты не был, в каждом из нас все равно живет нечто, видящее в ближнем человека. Мы можем это игнорировать, или отрицать, или заглушать - никогда избавиться окончательно. Но слушая голос из бутылки, я не почувствовал ничего подобного. Это был не человек; это был осадок помешанного рассудка.
- Чем так плоха загробная жизнь, приятель? Зачем тебе понадобилось возвращаться и беспокоить этого мальчишку?
- Там хуже, чем в аду. - Прошептало оно в ответ. - Ты знаешь, что значит быть один на один с собой и иметь никаких чувств? Когда нельзя понять, проходит ли вовсе время, наедине лишь с собственными мыслями, и очень скоро без единой темы для размышлений? Но ты не можешь сбежать от себя, не можешь спать, не можешь чувствовать, все что ты можешь — думать, и думать не о чем. И это все еще не самое худшее. Когда появляется кто-то еще, ты начинаешь мечтать об одиночестве.
- Кто-то еще? Другие призраки, да?
- Если бы. Пожалуйства, просто отпусти бутылку, позволь мне уйти...
- Что происходит после смерти?
- Я не могу тебе это рассказать.
- Жаль. Доктор, прошу ваш бокал...
- Нет, я не могу! Придут мучители! Не отдавай меня ему, я все еще хочу быть!
- Быть чем?
- Быть чем угодно! Если ты позволишь ему меня выпить, я стану ничем!
Доктор Гнилоуст кашлянул:
- Адмирал, у меня уже пересохло в горле.
Я отмахнулся.
- Почему ты пытался изнасиловать мать этого мальчика? Такие поступки не слишком склоняют меня к милосердию.
- Боже, я ничего не мог с собой поделать! Я был мертв. Представь, что у тебя не было вообще ничего столь долго, что уже не можешь вспомнить хоть что-то. Меня слегка переклинило, мне жаль, этого больше не повторится! Просто отпусти меня, я исправлюсь!
Я слышал, как плачет позади меня мальчик, рассказывая, что призрак выпустил в его голову нечто ужасное, и теперь оно никогда не уйдет. Я протянул бутылку Доку Гнилоусту.
- До дна. - Сказал он с наслаждением. Мне показалось, что в каждом глотке я слышал тонкий, гулкий крик.
Когда в следующий раз я встретился с доктором, он предположил, что призрак скорее всего был плотником, потому что теперь Док мог мастерить так, как никогда прежде. А еще он рассказал, что смастерил мальчишке штучку, которая будет держать подальше призраков:
- В мальчике больше души, чем мозгов. Он мог бы стать колдун, когда чутка подрастет. И если отрастит обратно яйца — призрак, мелкий засранец, сильно его напугал.
- Мило с твоей стороны позаботиться о мальчишке.
Он пожал плечам:
- Мне бы пригодилась приманка для призраков. Ну знаешь — пацан их ловит, я свежую и выпиваю. Предложил его родителями всякого добра в обмен, но они ни на что не согласились. Так что мы сошлись на той штучке.
- Не похоже, что у них было много денег.
- Ха. Мамаша мальчишки была весьма из себя, а? Мы сторговались. Штучка за штучку, смекаешь.
С тех пор я говорил с несколькими призраками. Все одно: куча порочных желаний, страх бытия, страх небытия. И самый сильный страх перед чем-то по ту сторону. Один говорил о карающих ангелах, другой назвал их «безжалостными», а третий просто «внешними».
Каждый раз я чувствовал одно и то же, как и чувствую сейчас, лишь стоит об этом подумать. Каждый раз, я хочу почувствовать все то хорошее, что значит иметь тело. Я хочу горячую ванну в холодный зимней день или холодное пиво в горячий летний летний день. Я хочу, чтобы дочка Джонни Ли*, в которой от силы фунтов восемьдесят, прошлась по моей спене так, как умеет только она. Я хочу слышать жимолость и полынь, хочу видеть звезды, хрустеть костяшками пальцев и набить полный рот горячей яичницы с беконом.
Я хочу жить.

-КОНЕЦ-