Пробраться мимо его людей оказалось до смешного просто. Они были столь одурманены вином, что мне не пришлось даже прибегать к использованию даров Каина. Так же легко я взломал замок на сундуке в изножье его постели, никто ничего не услышал. Моим глазам предстала куча битой глины и обломков камня. А что это за кувшины с затхлой колодезной водой? «Благословленная настоятелем Храма Гроба Господня?» А пыльные булыжники – «куски Скорбного Пути» [10]? По крайней мере, там не было обломков Истинного Креста. Но, пожалуй, окончательно очернять хозяина дома не стоит – было очевидно, что латунное кадило и кропило из серебра действительно украдены из какой-то церкви.
Наверное, подумал я, он просто избавился от подлинной реликвии несколько лет назад, и уже собрался было уйти. Но затем я вспомнил кое-что рассказанное вами, госпожа моя, о франж: Камень Основания священен и для них, но не потому, что Пророк (да пребудет с Ним мир!) вознесся с него на небо; в их искаженной памяти на этом месте Ибрагим совершал жертвоприношение, а Якуб увидел пророческий сон . Легкими, как шелковая ткань, касаниями пальцев я отвернул одеяло и обнажил волосатую грудь рыцаря. Там, среди мешанины медальонов на кожаных шнурках, был подвешен за просверленное отверстие простенький камушек, поразивший меня своей аурой; это, понял я, и было истинное сокровище, которое рыцарь приберегал для себя.
Я вознес молитву Аллаху, испрашивая его благословения. Я знал, что нарушил священный закон, забравшись в чужой дом без приглашения – пусть даже в дом неверного. Но все же я был там, и рука моя занесена над его самым сокровенным имуществом.
Не мог я и должным образом покаяться и очистить себя прямо там. Я счел за лучшее еще раз воззвать к Богу, напомнив Ему о вашей благочестивой цели, моля не насылать кару за покушение на пожитки этого несчастного пса. Во имя Его благословенных имен я испросил для себя храбрости в деле, которое должен был совершить. Я обернул ладонь правой руки краем рукава, а в левую взял нож. Затем схватил подвесок и срезал шнурок.
* * *
Воцарилась тишина. Молчание, хранимое тремя членами Аширры, подобно цветку, распустилось из бутона, развернуло лепестки и увяло за какие-то мгновения.
– Вот откуда, – промолвила Ом Рашид, – у тебя ожог на запястье.
– Я убедился вскоре, что ткань не защищает от мощи Аллаха, Единственного, Слышащего мольбы, – сказал мамлюк, нянча раненую руку у груди, – вдоль нее временами еще прокатывалась ужасная боль. В мыслях он решил не залечивать ожог в течение целого месяца во искупление своих грехов. – Воистину ничто не сравнится с Его могуществом.
Часть работы колдуньи, выписанная золотыми чернилами, была почти завершена; свежая вязь обрамляла темные символы, струилась сквозь них подобно жиле драгоценного металла в породе. Но перо вновь зависло над бумагой, ожидая продолжения рассказа.
– Что же имам? – спросила Ом Рашид.
– Он вспомнил о вас с радостью, и об услугах, оказанных ему вами много лет назад. Он растер камень в порошок, смешав с золотой пылью и розовой водой, как вы и желали. Он также просил сказать вам, что молится о том, чтобы ваши чары оказались прочными и совершились быстро, поскольку воины в его страже – больше половины их – уже страдают от проклятия.
– Это дурные вести, – новые завитки вырвались из кончика пера, – но ожидаемые.
– Есть вести хуже. Он сказал также, что многие молодые, пораженные проклятием, говорят, что оно – вовсе не тяжкое бремя. Что оно помогает им с большей яростью обрушивать джихад на врагов.
Впервые в глазах Ом Рашид промелькнул хоть какой-то оттенок чувства.
– Слепцы, – сказала она, – Баали могут быть довольны собой.
Рашид сверкнул глазами на Казана за то, что тот своими речами расстроил госпожу.
– Имам был добр и вознес молитвы Аллаху и за меня, – добавил Казан.
– Аллах да благословит его душу, – пробормотала колдунья. – Но продолжай, мой мамлюк. Я чувствую, что твой рассказ не окончен.
Казан заколебался.
– Нет госпожа. Вам не о чем больше беспокоиться. Но все же с момента моего возвращения мне кажется, что при моем приближении птицы снимаются со своих мест на ветках. Но моя бдительность непоколебима. Если та тварь высунется, она умрет подобно грязному псу, коим и является.
Ом Рашид кивнула, смаргивая алый туман, вставший перед ее глазами. Все было сделано в точности так, как она просила, абсолютно все. Она опустила глаза долу и с умением, выработанным долгой практикой, отбросила все свои эмоции, пытавшиеся вырваться на свободу. Она должна держать свое заклятие в крепкой узде, должна вернуться к тому бесстрастному, расслабленному состоянию, что так необходимо для творения.
– Воистину, братья мои, – наконец вымолвила она, – наша судьба – пребывать в бэйт аль-фитна, доме искушения, до тех пор, пока подобные нам топчут землю. Этого не изменить никаким колдовством. Но все же мне нужен еще один компонент. Казан объехал восток и середину империи. На западе побывал Рашид.
Туарег извлек из складок одежд сосуд из цветного стекла; он был закупорен, а горлышко залито воском. После его вскрытия по коже присутствующих пробежало покалывающее ощущение освободившегося волшебства. Запах содержимого быстро напомнил всем об их длительном посте.
– Что касается истории моего странствия, она не идет ни в какое сравнение с приключениями Казана.
– И все же я должна услышать и ее. – Ом Рашид обмакнула новое перо во вскрытый сосуд.
* * *
– Поскольку вы, моя госпожа, открыла мне все несовершенство верований моего народа, у меня не было никакого желания возвращаться в Магриб. Но признаюсь, мне было приятно недолго побродить по улочкам Феса. Как и было уговорено, Змей встретил меня, и мы вместе отправились в горы. Мерзкая тварь находилась в пещере, которую он обнаружил; берберы говорили, что в ней обитает эфрит.
Конечно, все это были суеверия, но они натолкнули нас на верный путь. Разумеется, вход охраняло множество защитных чар: амулеты против огня, недугов и еще более темное колдовство, суть которого была мне непонятна. С чем не мог справиться я, то разрушал этот нечестивый жрец, и наоборот. Вместе мы смогли слой за слоем вскрыть логово: порог, передняя, святилище и, наконец, крипта.
Сама гробница оказалась довольно простой, и это поразило меня. Вдоль стен стояли ряды глиняных кувшинов, наполненных драгоценными металлами, благовонными смолами и необработанными алмазами. Сами стены были расписаны фресками, которые я, повинуясь своей вере [12], сбил и расколол, чтобы ни один штрих рисунка не увидел свет. Теперь эти картины, будто в насмешку, являются мне в дневных снах; я не могу с той же легкостью стереть их из памяти.
В любом случае, нечестивая тварь больше напоминала падаль. Думаю, она погрузилась в сон после какой-то грандиозной битвы, поскольку была покрыта полузалеченными шрамами. Она так и не шелохнулась до самого конца, когда я приставил свой заостренный посох к ее груди. Прежде чем тварь смогла открыть глаза или сложить губы в какой-то слог, я пронзил ее древком насквозь.
* * *
– Аллаху возноси молитвы, сын мой: он уберег тебя от предсмертного проклятия мерзкой твари. Я слышала о тех, кого не коснулось благословение.
– Благодарю Всемогущего за Его милосердие.
– Что было после?
Туарег стряхнул с себя туман воспоминаний.
– Я сдержал данное вами, госпожа, слово, и позволил Змею забрать два первых сосуда влаги, пролившейся из жил твари. Сокровища гробницы я также оставил ему, потому как мне предстояло отправляться в обратный путь с бутылью, полной нечестивой жидкости. Но кровь из сердца твари я взял себе, собрав ее в точности так, как вы велели. Я проверил и то, что тварь и в самом деле была одним из Баали, прежде чем запечатать сосуд. Всю дорогу я хранил его с величайшим тщанием.
– Я никогда бы не усомнилась в твоем старании. Что еще потребовал Змей в обмен на свою помощь?
– Что еще? – эхом отозвался Рашид.
– Наверняка было что-нибудь еще.
– Он поклялся в том, что между нами все сочтено.
– Это не свойственно их манере.
– Знаю. И потому я наложил на него узы Истины Крови и спросил вновь. И он ответил: «Демонопоклонники – враги не только вам, но и нам. Мы говорим это уже много столетий, и все же вы нам не верите. Ты считаешь, что я оказал тебе услугу – но то же самое сделал и ты, знай это».
– Понимаю.
Ом Рашид добавила к своей работе последние, тонкие штрихи ржаво-красного оттенка и в последний раз отложила перо. Сложив руки, она созерцала начертанное ею. Линии и цвета уже начали подсыхать и подрагивать. Ее колдовство готовилось появиться на свет. Двое мужчин, погрузившиеся в собственные раздумья, наблюдали, боясь пошевелиться.
– Если то была его цена, – прошептала колдунья в ненасытную тишину, – тогда я должна разделить ее с тобой, сын мой.
