Слетают на плечи обрывки несказанных слов
Банален и вечен, сюжет к сожаленью не нов
Так единодушно над этим смеётся свет
Ты мне очень нужен, а я тебе вовсе нет.
Искусство притворства с досады постигла давно,
Ведь это так просто - смеяться, когда не смешно,
И вместо проклятий придумать приветствий вязь,
При виде объятий осколками слёз давясь.
Мишель избавляется от одежды, оставляя лишь нижнее белье – загорелое тело кажется еще более соблазнительным, чем раньше, прикрытое тонкими полосками ткани. Дельфины поднимают головы и тонкий, похожий на пение испорченной флейты звук разноситься над водой, приветствуя гостей.
Дитя ангелов ныряет в воду следом за Афиной, и Астрал вздрагивает. Эмоции прорастают льдом, превращая отсутствующий потолок океанариума в закатное небо. Над нырнувшими головами смыкается ледяная корка и проходящие сквозь неё лучи окрашивают воды кровью.
Это смерть, шепчет узор холодной кисти, наносящий на ледяной покров свои рисунки. Одинокая Мишель, в окружении подруг, семьи, восхищенных взрослых, оживает на картинах зимнего полотна. Всегда в толпе и всегда одна – Астрал раскрывает суть, и силуэт Афины среди всех прочих занимает свое место на постаменте овеществленных грез. Близко, но при этом недостаточно, чтобы согреть, растопить оковы холода.
Сердце бьётся, словно в клетке мышь,
Лезет в уши тишина.
Полночь рвётся, рядом ты стоишь
Словно призрак из плохого сна.
Вот спрятаться мне бы и сердце закрыть на засов,
Уставилось небо глазами испуганных сов
И времени кости я в злобе иду ломать,
Я жду тебя в гости, а ты не придешь опять.
Здесь нет людей, но их память живет в Астрале отголоском проходящих через здание сотен посетителей. От них остаются лишь пластиковые маски, повешенные на ниточках вдоль стены, словно рождественская гирлянда вокруг бассейна. Далекие голоса их и смех становятся шумом ветра. Дребезжит пластмасса неподвижных улыбок, заменяя слова, фразы, изумление и восторги вперемешку с возмущением персонала океанариума – жизнь течет за стенами огромного бассейна, превращаясь здесь в карнавал пластиковых лиц. И веселые крики белух, ощутивших присутствие не запланированного, а живого веселья, превращаются в Астрале в песни чаек, мечущихся над ледяной крышкой гроба.
Я так лицемерна, рецепт очевидно-простой -
С той девочкой нервной, кого ты считаешь женой,
Улыбки, как листья, растут на моих губах,
Но все ж от убийства меня отделяет шаг.
Красным светом что-то бьёт в глаза,
Небо ядом пролилось,
Под рассветом крови полоса…
Слава Богу, просто не сбылось.
Наяву Мишель раз за разом выныривает в обнимку с новыми друзьями, но разбить ледяную корку души не так-то просто. Не хватит смеха и голосов морских актеров водяной сцены, не хватит этого веселья… но Афина уже не знает, что делать. Она видит улыбку, нотку вседозволенности, с которой Мишель отпускает себя, и тело, которое в Астрале кажется бесцветным призрачным силуэтом, вдруг возноситься ввысь, круша лед.
«Она будет жить» шепчет Амели. «Разбила лед, значит, у неё хватит сил справиться с собой. Справиться с нами».
«Она умрет» возражает Клер, чьей лицо в Астрале кажется лишь химерой, сотканной из ночного тумана. «Погляди, какой красной стала вода. Льдинки вскрыли её вены. Мы проталкиваем сквозь стекло, даже пытаясь помочь – помнишь, как я падала из окна? Мне это тоже казалось полетом, и было так легко… когда умираешь, всегда так легко уходящему. Просто в этот раз мы может оказаться оставшимися…
Продолжу, прощаясь, беспочвенный наш разговор -
Не водится счастье в колючках скандалов и ссор.
В болотах истерик оно не живёт совсем,
Ты можешь не верить, но это известно всем.
Талантом провидца мне грустное счастье дано
Читая по лицам, я вижу дурное кино.
Истерзанна визгом и ревностью бита в кровь,
Издохнет как крыса, придуманная любовь.
Мишель смеяться, выныривая верхом на дельфине, и голос её смешивается с пением довольного
обитателя океанариума. Здесь она весела, там плачет, растворяясь в водах вместе с осколками раздробленного льда.
Афина не знает, хорошо это или плохо. Талая вода становиться паром, но может и замерзнуть – даже когда Мишель смеется, запах смерти рвется из её сердца вместе с ароматами роз.
Это хуже ошибки. При просчете достаточно остановиться, перестать идти по неправильному пути, но сейчас ей кажется, что любой поступок возводит в высшую степень и то, что исцеляет душу Микки, и то, что её уничтожит.
И что, если она убьет себя, когда Афины не будет рядом, отторгая её? Уйдет на те пути, откуда уже не выдернуть в спасительное тепло Храма? Инстинкты требуют забрать сейчас, разум возражает, впервые называя это подлостью – отнимать выбор и говорить о любви.
Если бы она знала, как объяснить свои мысли и слова. Как признаться так, чтобы Мишель поняла и осталась свободной. Чтобы самой ответить на вопрос, радует ли её этот смех или слезы, имеет ли она право говорить о любви, если уже сама не уверена, понимает ли её суть.
Она, требовавшая от Элли признаний в своих чувствах к Тине, внезапно оказывается в ситуации, когда сказать нечего – потому что неосторожное слово, как и поступок, пропитаны фальшивой оберткой. Словно там, под привычным, оказался еще один слой, и предстоит долго снимать обертку с самой себя, чтобы впервые ответить на вопрос о том, кто же она такая.
Сердце бьётся, словно в клетке мышь,
Хлещет варево из слёз.
Полночь рвётся, рядом ты стоишь
Подождать немного - не вопрос. (c)
- Это… просто божественно, - Мишель устало выбирается на бортик и смеется – мокрая, веселая, живая… и мертвая. Кажется, теперь Афина понимает, что ищет Меган – способ убить не пугающую психолога старость, а эту ноту смерти, звучащую даже за фонтанирующим весельем и блеском восхищенных и любящих глаз.
Мокрые, они заговорщицки прячутся от работников, спешащих на прощальные песни довольных дельфинов. Одеваются и выбегают навстречу ветру: прохладный воздух заставляет Микки вздрогнуть, принося запас соли и слез. Душа Мишель пахнет розами, но отступила ли смерть или же просто укрылась внутри бутона девичьих мыслей, Афина не знает.
И уже забежав за угол соседнего здания, Мишель вдруг резко притягивает спутницу к себе, целуя отрывисто и страстно прямо в губы. Вяжущий сок хурмы напоминает её слюна, кислинку зеленоватого винограда… и тут же поцелуй разрывается, сменяясь улыбкой. Той самой, которой Микки когда-то дразнила её в душевой после чмоканье в переносицу.
- Спасибо, - тихо говорит Мишель, улыбаясь уже по-настоящему. Так, как улыбаются дарящие свою красоту розы, не зная, что скоро настанет их черед умирать. – Это самый непредсказуемый Валентинов день в моей жизни…