Легенды Гару
Единство в разнообразии
Будильник звонит без пятнадцати пять. Я потягиваюсь и зарываюсь головой в подушку, но понимаю, что у меня нет времени даже на десятиминутную отсрочку. Диана ещё спит. Она вернулась только под утро после собрания в септе, к тому же она всё равно никогда не была ранней пташкой. Я целую её в щеку, она сонно куксится и засовывает голову под подушку. Устало улыбаясь, я опускаю ноги с кровати на прохладный деревянный пол.
Я быстро принимаю душ, натягиваю форму и захватываю с собой несколько варёных яиц на завтрак. Содержимое кофейника целиком отправляется в термос — сегодня мне нужно будет проехать больше ста шестидесяти километров до клиники и успеть до её открытия к восьми. Я задерживаюсь на несколько мгновений, чтобы поставить кофейник заново (что-то подсказывает мне, что Диане тоже понадобится кофе), и прыгаю за руль фургона.
• • •
Когда я просыпаюсь утром, уже светит солнце, птички весело и громко щебечут. Елена давно ушла. Я даже не помню, когда она встала — её сторона кровати прохладная. День вовсю прогревается. Сейчас 9:43. Почти шесть часов сна. Довольно неплохо. Однако, наверное, мне стоило встать пораньше. У меня есть дела в септе.
Кофе в кофейнике, который так предусмотрительно поставила для меня Елена, слегка выкипело, осталось примерно пять чашек. Оно даст мне хорошего волшебного пинка. Я умываюсь холодной водой на кухне над раковиной — нет смысла принимать душ, сегодня мне опять предстоит испачкаться.
Вытащив рюкзак из шкафа, я начинаю собираться. Я кладу туда свою «аптечку первой помощи» — иглы с шёлковой нитью, чтобы зашивать наиболее серьёзные раны, и несколько метров отбеленного муслина, чтобы перевязывать менее серьёзные. Я проверяю заряд батареи моего девятивольтового фонарика перед тем, как взять его с собой. С тех пор, как Елена пробудила в нём духа, он потребляет в два раза больше энергии. Елена говорит, что он включается сам, потому что не любит темноту, и что если бы я не оставляла его в шкафу, он был бы счастливее.
Завтракаю. Наконец я возвращаюсь в спальню и открываю сундук у изножья кровати, благоговейно поднимая свой лабрис, завёрнутый в кожу и шерстяную ткань. Я прошу прощения у духа лабриса за то, что столь бесцеремонно понесу его вверх ногами в рюкзаке. Я обещаю, что сегодня он покажет себя в деле — может быть, даже в сражении. Затем я взваливаю рюкзак на плечи и отправляюсь в путь.
• • •
Пока что идёт обычный день в клинике. Я бываю здесь только три дня в каждые два месяца. Официально я здесь только чтобы следить за общим состоянием здоровья населения, чтобы обеспечивать самый базовый уход и консультации. Серьёзные или неотложные случаи передаются в окружную больницу — врачам, сидящим в своих холодных стерильных кабинетах со стопками рецептурных бланков на столах. Неофициально — я шепчу молитвы, чтобы помочь правильно срастить кости, грубо вправленные в домашних условиях, или снабжаю пациента с навязчивым кашлем эффективным лечебным средством из трав. Мой средиземноморский оттенок кожи вызвал среди местных жителей слухи о том, что я происхожу из старинного рода индийских целительниц. Мне не охота исправлять это мнение — такая идея понятна местным, им комфортно с ней. И она достаточно близка к правде, чтобы не беспокоить мою совесть.
Рутинные осмотры быстро превращаются в настоящий завал. Вот сейчас я под видом обычной игры проверяю рефлексы у шестимесячной девочки, а уже через несколько минут передо мной возникает диабетическая гангренозная стопа мистера Такера. Я обрабатываю его стопу так хорошо, как только могу, но ей следовало бы заняться ещё месяц назад. Я могла бы позаботиться об этой проблеме огнём, клинком и заговором, но на старом мистере Такере раны не заживают так, как на моих сёстрах. Понадобится хирург, чтобы отсечь мёртвую плоть. Это всё, что я могу сделать, чтобы очистить его кровь от токсинов. Я добиваюсь от него обещания, что он как можно быстрее доберётся до пункта скорой помощи в восьмидесяти километрах отсюда. Другая пожилая пациентка представляет испытание другого типа: Элиза Крофт, уже много раз ставшая бабушкой и прабабушкой, пришла с вызывающими опасение хрипами в груди. Она знает, что больна, но не хочет уезжать из дома в больницу. Я понимаю это её нежелание. Разве я могу не понять? Это в наших собственных традициях — выбирать достойную смерть, когда приходит время. Но за этой болезнью я вижу бойкую пожилую женщину, которая проживёт ещё много лет, если сможет победить сейчас. К тому же, её большому семейству сильно не хватало бы её мудрости и опыта. Я объясняю всё это миссис Крофт (и её готовой расплакаться внучке) откровенно и с большим уважением, которого она точно достойна. Это решение, которое ей придётся принять самой.
Суматошное утро растворяется в белой дымке гнева, когда я возвращаюсь в кабинет, в котором вижу своих первых дневных пациентов. Там сидит мать с двумя детьми, одному из которых год, а другому четыре. Я видела это так много раз, что все признаки для меня очевидны, будто кто-то подчеркнул каждый шрам и синяк хирургическим маркером. Вот ожог от сигареты. А вот большой старый синяк, оставшийся после того, как ребёнка резко и сильно схватили за руку. Лицо старшего мальчика покрасневшее, по щекам пролегла паутинка мелких кровеносных сосудов, полопавшихся из-за постоянных непрекращающихся пощёчин. У обоих детей (даже у грудного младенца!) такой затравленно-настороженный взгляд — мучительно-знакомый мне вид, типичный для жертв насилия.
Я приступаю к тщательному осмотру обоих детей, запечатлевая в памяти каждый ожог, синяк и шрам как очередную улику против преступника, который сделал это. Нужно некоторое время чтобы превратить мою первую вспышку гнева в твёрдую решимость, которая понадобится мне для выполнения моей работы.
«Вы привели их сегодня для обычного осмотра, — спрашиваю я, — или заметили какое-то недомогание или травму?»
Мать избегает смотреть мне в глаза. «Девочка слишком много плачет. И не очень хорошо держит голову». Оба ребёнка истощены, а у девочки ещё и обезвоживание. Я поражаюсь, как она находит в себе силы продолжать плакать.
Я задаю следующий необходимый вопрос. «Их отец здесь, или остался дома?»
Она качает головой, по-прежнему глядя в пол. «Не видела его несколько месяцев. Он ушёл от нас». Это ответ, который я боялась услышать. Я знаю, что это предубеждение с моей стороны, но с такими ситуациями всегда намного легче справиться, когда есть мужчина, который во всём виноват.
Я возвращаю ей младенца, отмечая нежелание ребёнка возвращаться на руки своей матери. Я беру их семейную папку. «Монтгомери, Элис, Чад и Алисса.» Её имя мне знакомо. Я пролистываю несколько страниц и натыкаюсь на своё имя. Я была на вторых родах Элис Монтгомери, приняла на свои руки её дочку, только появившуюся на свет, и услышала её первый крик. У меня на руках кровь из чрева этой женщины, теперь моя ответственность здесь нерушима.
Я откладываю папку и внимательно смотрю на эту женщину. Теперь я узнала её лицо, но она изменилась, так ужасно изменилась. Насколько она не похожа на ту плачущую от радости женщину, которой я тогда передала в руки её здоровую новорождённую девочку. Также как эта девочка у неё на руках, также как мальчик, сидящий на пластиковом стуле рядом с ней и безучастно стучащий ногой по его ножке, она бледна и опустошена. Измучена болью.
Подхватив папку, я иду к двери. Моя регистраторша для этих приёмов, Кэрол, сидит снаружи за раскладным столом. Я прошу её присмотреть за детьми (и дать им что-нибудь поесть, ради всего святого!) пока я буду говорить с их матерью наедине. Элис Монтгомери пару мгновений колеблется, будто собирается сопротивляться, но так и не делает этого. Я провожу её в маленькую комнату, которую назначила своим кабинетом, и закрываю дверь.
• • •
Утро наполовину прошло к тому времени, как я дошла до ограды каэрна. Они вероятно ждут меня там уже достаточно долго, чтобы успеть разозлиться — хорошо. Мне тоже не очень-то нравится работать няней. Не требуется много времени, чтобы найти трёх моих «жертв», с надутым видом сидящих и стоящих возле назначенного места встречи, образующих странный треугольник, ни одна из сторон которого не желает особо сближаться с остальными. Я бросаю вещи на траву, сажусь и начинаю развязывать шнурки на своих походных ботинках.
«Меня зовут Диана Секирщица. Сегодня, раз уж нам предстоит подружиться, вы можете называть меня Дианой, или Секирщицей.» Теперь, когда я привлекла их внимание, я удобно усаживаюсь, подогнув ноги под себя и давая отдых босым ступням. «Также я откликаюсь на «блядь!», но если вы привлечёте моё внимание таким способом, то вам лучше сказать что-то важное». Никто из них, кажется, не находит это смешным в данных обстоятельствах.
Все они клиаты, зелёные новички, совсем недавно прошедшие Обряд Перехода. И у них у всех неприятности. Молодой хомид в заношенной одежде и испачканной бейсболке — Дэниэл. Его поймали, когда он посасывал из бутылки дешёвое 40-градусное пойло на дежурстве вместе со стаей Стражей. Девушка, Рэйчел, — выбралась в город вопреки приказам смотрителя. Она метис, и даже когда она в человеческой форме, её верхняя губа и нос выглядят так, будто кто-то дал ей бревном по роже, а септу не нужно лишнее внимание со стороны службы защиты детей и подростков. Последний из группы, угрюмый дичок, на чьей морде, кажется, навечно застыл оскал собачьего рыка, — Острый укус. А вот он просто — стандартная заноза в заднице. Я ухмыляюсь, смотря на эту троицу. Если старейшины думают, что назначение этих детей под моё начало улучшит их манеры или склонность к хитрожопости, значит, я сама в последнее время была недостаточно острой занозой в заднице. Но может я смогу поработать над дисциплиной.
«Вы здесь, потому что смотритель сказал вам быть здесь, так?» Все трое кивают с разной энергичностью. «Он сказал вам что-нибудь ещё?» Все трое качают головой, никто не выражает особого энтузиазма. «Я так и думала. Слушайте меня, и слушайте внимательно. Мы идём охотиться». Это привлекает их внимание.
«Возможно вы помните, что несколько ночей назад к нам заходила бродячая стая. Они сказали, что видели какую-то большую тварь Змея в Умбре на нашей территории, пытались её догнать, но эта тварь ускользнула». Вот теперь они заинтересованы и слегка сбиты с толку. Так и должно быть. «Несколько стай отправились её искать, но ничего не нашли. Смотритель не уверен, что вообще есть смысл что-то искать».
Я встаю и продолжаю свою подготовку: раздеваюсь догола и надеваю один только разгрузочный жилет. Парень-хомид краснеет и отворачивается. Я не могу удержаться от улыбки. «Как вам, детишки, несомненно, уже говорили, — стаи важны, и у них есть важные дела. А у вас нету. И у меня, видимо, тоже. Так что вы пойдёте со мной в последней попытке найти эту штуку».
Девушка нервно дёргается. «А разве это, типа, не опасно?»
«Ага», — весело отвечаю я. «У вас есть пятнадцать минут на подготовку. И не думайте, будто старейшины ваших племён помогут вам отвертеться от этого. Они все вчера ночью передали вас мне».
Этот парень, Дэниэл реально поднимает руку, чтобы задать вопрос. Он всё ещё не может смотреть мне на грудь. «Что мы будем делать, если найдём эту тварь?»
Острый укус подаёт голос прежде, чем я успеваю что-то сказать. «Убьём её! — хрипло рычит он, обернувшись в сторону своего временного товарища по стае. — Боишься, обезьянка?»
Я приседаю около рюкзака и вытаскиваю свою двойную секиру, позволяя кроваво-красной ткани упасть с её серебристых лезвий. Парни невольно отшатываются — они чувствуют угрозу силы, не предназначенной для их рук. Может они и не такие тупые, как я думала. «Он прав. Мы убьём её. Острый укус, раз уж ты так сильно хочешь показать всем свои большие яйца, то на разведку на месте пойдёшь ты. Поторапливайтесь, вы трое».
• • •
Комната маленькая, тёмная и немного сырая. Несколько шкафчиков, потускневшее зеркало и раковина указывают на то, что когда-то это была раздевалка, но теперь шкафчики заполнены папками и пачками бумаг. Я указываю Элис на пластиковый стул с тонкой подкладкой на сиденье, а сама сажусь на табуретку спиной к двери. Тут же стоит временно используемая вместо стола короткая скамья, на которой разложены бланки и табели учёта рабочего времени. Я бормочу какие-то извинения за необычное окружение и перебираю бумаги, чтобы скрыть свою отвлечённость, возникающую пока я сосредотачиваю свои чувства за пределами привычного мира. Я нахожу то, что искала — это ощущение зла, при каждой встрече с которым у меня мурашки бегут по спине. Змей коснулся этой женщины, так или иначе.
Я выпрямляюсь и смотрю прямо на неё. «Ваши дети не здоровы, мисс Монтгомери. Они в плохом состоянии. Вы должны рассказать мне, что происходит». Она заглядывает мне в глаза на мгновение, затем с угрюмым видом откидывается на спинку стула, смотря в пустоту. Её губы что-то беззвучно шепчут. Сосредоточившись ещё сильнее, я переключаю своё внимание на зеркало, висящее на стене позади Элис на уровне её головы. Барьер распадается на части внутри рамы зеркала, и свет серповидной луны проливается на меня, высвечивая образ женщины на пустом до этого серебристом стекле.
Передо мной разворачивается сражение. Извилистое щупальце насилия и крови с ужасным острым шипом на конце проникает сквозь Тень, пронизывая душу Элис Монтгомери. Оно тянет её за сердце и внутренности, посылая вспышки страха и ненависти сквозь её тело. Оно хочет, чтобы она убежала от меня, от яркого света, освещающего её измученных детей, обратно в темноту, где оно сможет продолжать опустошать её изнутри. Дух Элис сопротивляется, черпая силу в нежном сиянии материнской любви. Она держится на потёртом стуле в этой убогой комнате, как на маленьком спасательном плоту, надеясь на то, что помощь придёт, пока ещё не слишком поздно. Я — её надежда.
Больше всего на свете я сейчас хочу нырнуть в это зеркало, чувствуя, как моё тело взрывается в форму воплощения мести, чтобы вырвать эту злую силу из её души. Но я не могу, — только не здесь, не сейчас. Здесь есть дети и больные, которым грозит опасность, если битва выльется в этот мир и прорвётся через тонкую деревянную дверь. И я не знаю, что станет с сидящей передо мной женщиной, если я просто вырву этот ужасный шип. Мне придётся пойти трудным путём. Она должна сделать эта сама.
• • •
Луна светит тускло, но света достаточно, пока мы идём сквозь Тень к месту, где в последний раз видели змеёныша. Наша охота набирает обороты. Мы переворачиваем в Умбре каждый камешек и листок, ища признаки порчи и увядания. Девушка-метис Рэйчел чувствительна, как я и надеялась, и чувства дичка остры. Юный Дэниэл осторожен, если не сказать перепуган.
Я знаю, там что-то есть. Та стая, что к нам заходила, — это были мои сёстры из лагеря Вольница. Если они говорят, что что-то видели, значит они что-то видели. Смотрителя не так легко убедить: он не очень охотно принимает советы от кого-то, кого считает карахом. Да ещё и эта его обычная хрень про женщину-аруна... Я назвала его женоненавистником. Он назвал меня бескомпромиссной. Пришлось заглянуть в словарь — я ведь даже школу не закончила. Он прав, я такая. Я только надеюсь, что его собственная бескомпромиссность не приведёт к смерти кого-то из этих детей.
Ближе к закату луны мы замечаем следы Змея — пятна чёрной желчи, разъедающие землю. Других духов не видно, воздух здесь кажется густым и приглушает звуки. С этого момента мы легко идём по следу — должно быть, змеёныш большой и находится очень близко к земле. Рэйчел замечает его первой, выглядывая из-за ветхого отражения старого сарая. Он и вправду большой, размером где-то с автобус. Я не вижу у него ни рук, ни ног, ни головы, только отвратительный пузырь тела, пульсирующий чёрным, фиолетовым и красным, как свежий синяк. Десятки опасных с виду чёрных хлыстов торчат из его туши: некоторые истончаются и простираются вдаль, другие вьются вокруг него как злые шершни с жалами, похожими на наконечники стрел. Не думаю, что он нас уже заметил, но я не уверена, потому что не вижу у него глаз.
Я отступаю, показывая трём остальным следовать за мной. Будь со мной мои сёстры, мы могли бы просто броситься на этого раздутого монстра и порвать его на праздничные ленточки. С этими детьми на моём попечении, потребуется более умный способ сражаться. Дэниэл и Рэйчел отступают со мной, готовясь к битве. Единственные звуки — треск и хруст костей, смещающихся и заново срастающихся при обращении в кринос. Я оглядываюсь — Острый укус не сдвинулся с места, все его чувства прикованы к завораживающему узору этих злых щупалец. Я тихо присвистываю, чтобы привлечь его внимание. Он оглядывается, и в угасающем свете луны я вижу кровь в его глазах. И тут он срывается с места, бросаясь к этому существу настолько быстро, насколько его четыре ноги могут его нести. По крайней мере, у него хватает ума сдержать вой ярости почти до того момента, когда он прыгает прямо на губителя.
У меня нет выбора. «За мной!» — кричу я двоим у себя за спиной и мчусь вниз, чтобы присоединиться к драке.
• • •
Я начинаю приготовления медленно, как можно осторожнее, чтобы не привлекать внимание твари Змея. Я переливаю оставшееся кофе из термоса в крышку и протягиваю её Элис. Это не чаша, но символизм формы важнее отсутствия на ней орнамента, а её тепло может помочь побороть ледяные касания щупальца. Из боковых карманов моей сумки я достаю девять свечей: три белых для Девы, три зелёных для Матери, три чёрных для Старухи и начинаю расставлять их по кругу вокруг Элис, шепча воззвания при этом. В зеркале я вижу, как щупальце начинает беспокойно извиваться. Оно как-то ощущает растущее противодействие. Я опасаюсь, как бы мы не подожгли эту комнату.
Все свечи горят ровным жарким пламенем в ответ на мою пылкую просьбу, создавая тёплое убежище посреди комнаты, отталкивая тьму прочь. Надеясь на то, что система автоматического пожаротушения в этом здании такая же древняя, как и само здание, я поджигаю кусочек ладана и проношу его по кругу, а затем кладу его к ногам Элис. Это лучшее, что я могу сделать для подготовки здесь и сейчас. Этого должно хватить.
• • •
С форой на старте и четырьмя ногами, Острый укус добирается до губителя раньше нас. Он со всей силой врезается в него в форме хиспо и немедленно начинает вырывать огромные куски, которые дрожат, как кровяное желе, когда падают на землю. Существо не истекает кровью и не дрожит от боли. Единственное доказательство того, что оно замечает пропажу частей своего тела, — это немедленная контратака. Острый укус быстро подвергается нападению дюжины или больше шипастых хлыстов, и вскоре становится ясно, что их острые концы — не единственная проблема. Первым ударом хлысты срывают мех, следующим — обнажившуюся под ним кожу. Похоже, при достаточном времени они могут очистить жертву до костей. Но у этой твари не будет столько времени.
Мы почти на месте. Через несколько секунд я смогу отрезать бичи, терзающие глупого дичка, и мы сможем попробовать ещё раз. Этих секунд мне не дают. Я вижу удар — поднятый высоко в воздух шип резко стремится вниз, как атакующая кобра. Шип пронзает Острого укуса прямо между лопаток и продолжает входить, пока чернота не обвивает его голову и шею. С воем чистой паники он разворачивается и вырывается из боя, чернота тянется за ним.
• • •
Я вхожу в круг, становлюсь на колени у ног женщины и обхватываю её ладони, держащие чашку. Её тело дрожит, ползучая чернота вынуждает её вырваться от меня, но её ладони остаются в моих и не двигаются. Медленно она переводит взгляд с чашки на моё лицо. Теперь я вижу чуждую тьму за её глазами, и эта тьма собирается, чтобы сражаться. Я стараюсь пришпилить её взглядом, но она слишком скользкая для этого.
«Расскажите мне о своих детях». Мой тон мягкий, но требовательный. Она сжимается, отрицание затапливает её лицо и наполняет её открытый рот. «Нет!» — командую я. Не так. Позже будет достаточно времени для признаний вины и для стыда. «Поговорите со мной о своих детях. Расскажите мне, почему вы любите их».
• • •
Битва только начата, а у нас уже минус один воин. Тело этой твари не бронированное и мягкое, и его на самом деле очень весело рвать на части, но непрекращающиеся атаки хлыстов, будто крупной наждачкой сдирающих плоть, портят всё веселье. Я отбиваю атаки секирой и рву змеёныша когтями и зубами, но безоружные дети не держатся так же хорошо. Их руки, которыми они блокируют удары, уже изорваны до мяса. Некоторые удары всё же достали до их тел, вызвав кровотечения там, куда попали. Эта тварь не истекает кровью, не сочится жижей и ничуть не страдает от повреждений, которые мы наносим. Где-то должно быть уязвимое место!
• • •
Каждое слово даётся ей с трудом, пока она пытается отыскать эмоции, которые были вырваны из неё и похоронены под грудами духовных экскрементов. «Чад. Он ловит кузнечиков во дворе перед домом. Пока ни одного не поймал». Проходят секунды, может минуты. «Он спит... когда он спит, он поднимает руки за голову. Как крылья ангела».
«А ваша дочка?» — подсказываю я. В зеркале за Элис я вижу, как отросток дёргается взад-вперёд, пытаясь задушить воспоминания, которые начинают просачиваться сквозь трещины. У него не получается — она находит ещё. «Алисса... она протягивала руку и трогала меня за щёку, когда я кормила её грудью. У неё кудри — маленькие кудряшки, которые попадают ей в ухо и щекочутся».
• • •
Бой идёт не очень. Я приказала обоим клиатам оставаться со мной. Мы могли бы пробиться внутрь этого змеёныша боевым клином, каждый из нас защищал бы остальных от нападения, пока мы не нашли бы какую-нибудь жизненно важную часть, и не вырвали бы её из тела. Но единственная тактика, которую знают эти щенята, — самая простая, инстинктивная атака волчьей стаи с флангов и тыла. Но у этой раздутой твари нет боков или зада, которые можно кусать и рвать когтями, к тому же она умело отгоняет моих щенков подальше от меня своими хлыстами и иглами. Мне не хватит времени добраться до них обоих. Изрыгая проклятья, я делаю выбор: продолжать пробивать путь внутрь этой твари, найти её сердце и вырвать его прежде, чем она убьёт одного из них... прежде, чем она убьёт нас всех.
• • •
Время идёт, я не ощущаю сколько прошло. Всё, что я могу — быть рядом с Элис как равная ей женщина и успокаивать её, пока она возвращает себе своих детей, восстанавливая в своём разуме их образы из кусочков, которые она отбирает у губителя. С каждым следующим воспоминанием, которое шепчет Элис, тварь становится заметно слабее, туманнее, но её пульсирующие цвета ещё несут обещание насилия. Наконец, существо дрожит и вяло оседает в растущем сиянии духа женщины, всё ещё наколотой на его шипастый хвост.
• • •
В шквале хлещущих кнутов и острых шипов внезапно возникает перерыв, будто губитель потерял вкус к этой битве. Я не понимаю, почему — он довёл нас до почти безнадёжной ситуации. С глазами, залитыми кровью, я пытаюсь отыскать детей, которых втянула в эту битву. Дэниэл проколот шипами и окутан чернотой. Он размахивает руками и ногами, отбиваясь от атак, отрывающих куски его плоти, настолько охваченный ужасом, что его удары попадают только по воздуху. Рэйчел тоже попалась, но она лежит на земле, безучастная и забитая, пока шипы разрывают ей кожу. Щупальца, пронзающие их, переливаются гнилостными оттенками, и я, наконец, понимаю — оно манипулирует эмоциями. Я не сдамся без боя и не позволю этим детям умереть. Но серповидная луна, уже почти скрывшаяся, затрудняет набор Ярости, которая мне нужна. Проклиная врага Гайи (здесь, на поле битвы это действует так же хорошо, как и молитва), я снова врезаюсь в зверя, пока есть такая возможность.
• • •
«Послушай меня, Элис», — я вырываю её из задумчивости. Она должна закончить с этим сейчас, пока существо не восстановило свою силу. «Ты помнишь, как рожала Алиссу? Боль, схватки?» Она кивает, более уверенная теперь, но напуганная моими вопросами. «Будет гораздо больнее, Элис, потому что то, что внутри тебя сейчас, — его не должно там быть. Но ты можешь сделать это, ты достаточно сильная. Выдави это прочь!»
На каком-то уровне она понимает меня. Та её часть, которая чувствовала неправоту и искала помощи, берёт командование на себя и борется с шипом в её душе. Одним последним невероятно мощным толчком Элис с победным криком выталкивает шип. В зеркале я вижу, как щупальце тянется назад во тьму, притягиваясь к тому злу, что его породило. Все, что остаётся, — это Элис, окровавленная и обнажённая. Новорождённая.
• • •
Внезапно раздутая тварь снова обретает желание сражаться. Что-то всерьёз взбесило её — гнев буквально поднимается над ней, как споры над помятым грибом. Удары сыплются со всех сторон, как град. Возможности безопасно отступить нет, даже если бы я захотела этого. Краем глаза я вижу, как хлыст с шипом наносит колющий удар, а не рубящий. Это кошмар каждого воина — приближающийся удар, который ты замечаешь, но не можешь блокировать вовремя. Мне только хватает времени, чтобы попробовать догадаться, что этот змеёныш припас для меня.
Затем накатывает волна. На мгновение это ошеломляет — эмоция, которую я не испытывала так долго, что мне требуется время, чтобы понять, что это такое. Беспомощность. Эта тварь плохо знает Фурий. Мой ответ — не отступление, а гнев, чистая Ярость, которая, наконец, выплёскивается, наполняя меня новыми силами. Моя секира оживает у меня в руках, и я сражаюсь без мыслей, но со свирепой радостью.
• • •
Я обнимаю её, пока она плачет, в её слезах одновременно и облегчение, и мука. Она знает, что она сделала. Её раны и раны её детей будут заживать очень, очень долго. «Я знаю место, куда ты можешь обратиться, Элис. Людей, которые могут помочь. Там у тебя никто не заберёт твоих детей».
Она отправится туда, я знаю, и мои люди смогут помочь ей снова научиться быть матерью. Возможно, она даже научится делиться своей силой с другими и присоединится к нашей общей борьбе. Я могу на это надеяться. Мне повезло найти её сейчас, до того, как ущерб стал бы слишком глубоким. До того, как её дети были бы заражены ненавистью и насилием уже сами по себе, безо всяких сверхъестественных угроз, от которых можно было бы отбиться, чтобы всё исправить. Это приятно — столкнуться с врагом и победить.
• • •
Я прихожу в себя в темноте Тени на рассвете. Где-то поблизости мотается пятно света. Оно подходит ближе, а потом светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь. Мой фонарик тускнеет, словно извиняясь. Рэйчел нависает надо мной, похожая на одну большую ходячую рану. По крайней мере, она стоит на ногах. На мне тяжёлый вес. Мёртвый вес. Я бы улыбнулась, но, кажется, губ у меня больше нет. «Дэниэл?» — спрашиваю я.
Она кивает в сторону. «Жив. Но сильно ранен».
Моя секира всё ещё у меня в руках. Я слегка поворачиваю её, и этого достаточно, чтобы она проскользнула сквозь разрез в почерневшей резиноподобной плоти, придавившей меня. Я даю секиру Рэйчел. «Вот. Вырежь меня отсюда». Она осторожно берет лабрис за покрытую кожей рукоять. Она тоже сейчас не в состоянии улыбаться, но я вижу блеск в её глазах. «Крутое ощущение, да?» Она кивает и начинает отрубать куски уверенными ударами.
Я высвобождаюсь и успеваю забинтовать Дэниэла с ног до головы, как мумию, к тому моменту, как Острый укус прокрадывается обратно. Его уши прижаты назад, хвост опущен. Он ожидает наказания, и — Богиня знает! — он его заслуживает. «Ты сбежал. Ты понимаешь, почему это произошло?» — спрашиваю я. Он явно не знает. «Оно играло эмоциями. Человеческими эмоциями. Теми самыми эмоциями, которых, как ты любишь притворяться, у тебя нет. Привыкай больше к своим двум ногам, и, может, в следующий раз не будешь убегать на четырёх».
Он передёргивается, затем поднимается в кринос и пытается поднять Дэниэла. Дички всегда такие чертовски буквальные. Я встаю, морщась от боли. «Нет, давай я сама понесу. Я побита, как и Рэйчел. Мы рассчитываем на то, что ты найдёшь нам безопасный путь домой». Он медленно съёживается до размера волка, но его хвост снова поднят. Мы ковыляем домой в свете фонарика.
• • •
Я дома, готовлю ужин, когда подъезжает машина. Я слышу шаги Дианы на веранде. Обычно это плохой знак, когда она позволяет подвести себя до дома, и, конечно же, в таких случаях она приходит вся ужасно избитая. Я подбегаю к ней в мгновение ока, но она шлёпает меня по рукам. «Я в порядке», — говорит она. «Лекари в септе могут накладывать повязки так же хорошо, как и ты, знаешь ли».
Она аккуратно кладёт свою секиру на стол, опускает рюкзак на пол и возвращается на веранду, чтобы снять стейки с гриля. «Они даже и близко не готовы», — говорю я.
Она фыркает: «Будто это важно». Вот и приготовила ужин...
Мы обе умираем с голода. Стейки исчезают вместе с буханкой хрустящего хлеба, которым мы вымакиваем кровь и соки. «Тебе не нужно возвращаться сегодня ночью в каэрн?» Диана качает головой. «Мне надо поспать. Завтра мне опять рано вставать». Она сползает со стула и протягивает мне руку. Мы поднимаемся по лестнице. Её рука под бинтами тёплая, как и всегда.
• • •
Я сдаюсь и прошу Елену взглянуть на мои раны перед сном. Раньше я соврала. Её прикосновения намного нежнее, а руки намного искуснее с иглой, чем у кого-либо другого. «Чем я буду хвастаться без боевых шрамов?» — ворчу я.
Она смеётся. «А чем я буду хвастаться, если они у тебя будут?» Она тихо напевает, исправляя наложенные второпях швы.
«У тебя был весьма хороший день сегодня, да?» — спрашиваю я.
Елена кивает с яркой улыбкой. «Я сегодня вступила в бой. В каком-то смысле. Хочешь послушать об этом?»
«С удовольствием», — отвечаю я, прикладываясь ей на плечо, и тут же непроизвольно зеваю. «Может расскажешь завтра?»
Она натягивает на нас одеяло и находит у меня лбу одно неповреждённое место, в которое и целует. Сон приходит быстро.