//С учетом того, что Двина ранее собирал фрагменты Личин на работе, у него есть временная Личина 1. Можно вложить её в эту или же оставить для отдельной Личины.
Проверка на сбор сведений о нем против текущей Личины: 8,5,10,1,7 против 5,7,4,7,4, 10,10,7 , ничья в его пользу//
До Пескаревки почтальон добирался сначала на трамвае, потом долго шел за город по заснеженной дороге. Впереди виднелись дворы и пахотные земли, по нынешней поре укутанные белой периной сугробов. Налево Федор старался не смотреть - Богословское кладбище с печально известной лабораторией маячило на горизонте неотвратимым роковым напоминанием. Здесь создавали ангелов и обращали пленных демонов в части Машинерии: одна из цитаделей врага внушала ужас всем Мятежникам. Сколько раз её уничтожали, но до Стержня так и не добрались - за ночь здание восставало целым и невредимым, возрождая попутно состоящий сплошь из Подобий персонал и ангельских охранников. Говорили, что лаборатория пьет то ли из кладбища, то ли из всего города силу самой смерти, и потому смертью не может быть побеждено.
Вот бы туда проникнуть ради эфира... но нет. Цена неудачи слишком высока. Еще на северо-запад лежал Сосновский политехнический, обитель Чертежников. Эти вечно торговали шансом заранее обнаружить ангелов, хотя платой брали рисковые задания. Дескать, не так просто Машину дурачить, вы её взор уведите в сторону, пока мы к тайным механизмам подключимся. Здесь, кстати, ему могли помочь, только эфира не дадут.
Стоило поискать что-то другое, возможно из тех мелких Машиненрий, которые Творец иногда зарождает, словно грибы после дождя. Вроде бы одна еще севернее, недавно появилась в пожарной части на границе с деревушкой Гражданка. Но сначала - познакомиться со старинными легендами.
//Интеллект + Образованность = 2,4 неудача//
Пескаревка встречала гостя собачьим лаем. Ижорцы мало отличались от петроградцев: ставили такие же избы, разве что с немного иным узором вблизи оконных ставней. Внешне они тоже походили на русских, с которыми смешивались веками, разве что разрез глаз сохранил чуточку татарской узости. Из разговоров на работе, но не знаний, Двина помнил, что ижорцы вроде бы когда-то владели огромными землями, чуть ли не своей державой, а потом попали под власть то ли шведов, то ли немцев, то ли кого еще, и окончательно были изгнаны императором Петром. Или наоборот, сначала их покорили русские варяги, потом иноземцы? Похоже, большинство почтальонов этого сами не знали.
В зимние часы большинство деревенских дома даже в будние дни, так что войдя в ближайшую избу и постучавшись в сенях, Двина сразу же услышал отклик. Бородатому мужику, выглянувшему из теплой избы, почтальон поведал, что послан из газеты, собрать старинные предания. Нет ли тут кого, кто их знает? Деньги, конечно, развязали бы языки лучше, чем ложь, но откуда у него деньги?
//Манипулирование + Ложь +3 от Воли = 1,3,7,8, успех//
Как оказалось, вопрос это не такой уж странный. Мужчина ссылался на некую Прасковью Никитину, рунопевца, которая у них часто в деревне гостила, пока жива была. Судя по тому, как он говорил, эту самую Прасковью, почему-то иногда называемую Ларин Параске, должен был знать любой образованный корреспондент. Пришлось кивать, понятия не имея, что такое рунопевец и эта знаменитая дама.
Слушая речи хозяйки которая включилась в беседу, и отмечая, что даже в помещении она и пара дочерей не снимают странные платки, Федор пытался выудить нечто ценное. Увы, ему говорили про какие-то рунные песни, в которых сестра то страдает от своей женской доли, то вечно обращается к брату. Еще что-то про ласточку, снесшую яйцо в море, про какие-то свадьбы, похороны, дуб, и про этого самого брата, который то сестре помогает, то её тиранит. К нынешним событиям, да и даже к мифологии все это отношения имело мало, если вообще имело.
- А есть ли еще старше песни, что Прасковья не пела? - спросил гость. - Мне бы про Неву.
- Про Неву спроси Хельмеге... Христину Павловну, - поправилась хозяйка, из-за чего Федор сделал вывод, что у них тут в ходу двойные имена. Имя соседки она произнесла с заметным неодобрением. - Ей уж годков под девяносто, только она Прасковью не любила, рунопесни её не поет. Да и никаких не поет, позорит нас. Где это видано - Ларин вся столица почитала, нам её песни славу вернули, а она не поет...
Избушка Христины стояла не на отшибе, из числа прочих не выделялась, и Двина сам бы её ни за что не отличил. Открывшим он повторил ту же ложь, только в этот раз прибавив историю, что дескать, хочет узнать настоящие легенды, а не то, что пела Прасковья. Те неодобрительно посмотрели на гостя, видимо, возмущенные, как это ему могут не нравится рунопесни. Похоже, Хельмеге в семье не обрела поддержку.
- Бабку мою послушай, коли хочешь, ей с того одна радость, - заявил мужчина средних лет, хозяйничающий в избе после смерти отца. - Но если напишешь плохое про нас, то так и знай, больше не приходи. Собаками затравим. Нашлось тут, понимаешь, писаки.
Ветхая, покрытая глубокими морщинами старуха сидела в кресле, поглаживая клубок. В молодости, наверное, её руки ловко превращали шерсть в варежки, носки и шапки, но сейчас крючковатые, белесые пальцы с трудом удерживали его даже на коленях. И все же она держалась в мягкую нить так, будто в клубке этом была её ускользающая из старого тела жизнь.
- Руны... я их не пою, - говорила бабушка медленно, то и дело замирая и глядя мимо гостя подслеповатыми зрачками. - Наш позор... наша правда не нужна. Так и забывается... когда превращают память в сказки. Тогда больше не видишь чуда... одна ложь... даже на очах. Моя бабка знала... от своей бабки... хранила правду. А песни... это туман... мы выбрали туман... и в нем заблудились...