Печать

[khe12]

Скажите, а вот такое будет кому-нибудь интересно?
Тут только половина рассказа.

Поймать тигра за хвост
Эллен Портер Килей

Алехандро де ла Вега осторожно высунулся из окна своей квартиры на третьем этаже. На улицах района, где жили в основном латиноамериканцы, сейчас было тихо, но солнце все ниже клонилось к горизонту, предвещая начало второй ночи беспорядков. Наступившая темнота была бы полной, если бы не мечущиеся беспорядочно лучи фонариков, прикрученных к оружию, да вспышки выстрелов в те мгновения, когда пучок света указывал на цель.
Алехандро не нужны были все эти изобретения, чтобы видеть – и чтобы убивать. На покрытом линолеумом полу ванной лежала груда окровавленной и порванной одежды. Лишь малая часть этой крови была его. Он подошел к сундуку, в котором хранил немногую оставшуюся у него одежду. Сундук, матрас да хлипкий стол со стулом были всем, чем он владел в этом мире.
Подобные вещи его больше не смущали. Алехандро с некоторым удивлением осознал, что, будь это не так, он мог бы присоединиться к мародерам и до потолка забить свою маленькую комнату блестящими черными и хромированными игрушками, которые сейчас, без питающего их электричества, ни на что не годились. Но ущерб, причиненный его скудному гардеробу, в скором времени мог бы стать источником беспокойства для соседей. Четко видимые шрамы, покрывающие его руки, плечи и спину, слишком сильно напоминали о боли и о прошлом, от которого бежали многие из тех, кто жил рядом с ним. Он закончил одеваться, натянув чистую рубаху – как обычно, с длинными рукавами, чтобы спрятать следы от наручников, оставшиеся после долгих часов, проведенных в подвешенном состоянии, да неровные шрамы, появившиеся после неудачной попытки самоубийства. Такова была прелюдия, приведшая к полной капитуляции, в результате которой Алехандро де ла Вега лишился души.
Малак не знал, сколько времени прошло с тех пор, как тусклый свет покинул эту оболочку, а сам он вошел в нее. Тогда его одновременно переполняло ощущение слитых воедино мускулов и костей, такое непривычное после безумного хаоса Бездны, и невыносимая вонь человеческих фекалий. Той ночью он бежал прочь от узкой комнаты, в которой Алехандро никогда не прибирался, прочь от запахов человека и от сияющих огней, и вел жизнь дикого зверя до тех пор, пока его тело – тело Алехандро – не очистилось от никотина, алкоголя и героина, которым утративший все надежды аргентинский беженец привык глушить боль разочарования. Много времени это не заняло. Даже дикие животные, подчиняющиеся только инстинктам, рано или поздно привыкают к присутствию человека. Малак крадучись, подобно отбившемуся от стаи зверю, вернулся назад в похожий на лабиринт город.
В тот день он увидел в толпе людей лицо, которое было выжжено в его памяти неутихающей болью и неукротимой ненавистью. Не понимая – разве станет колебаться лев, почуяв поблизости запах гиены? – Малак Охотник выследил этого человека и убил его. В то время как кровь жандарма – кровь палача - капала с его пальцев, в мозгу его распахнулись ворота памяти, давно захлопнутые Алехандро. Перелет в Америку был последней попыткой побега от властей и тех мерзавцев, которые лишили его свободы и семьи. Встреча с одним из этих убийц в «Городе Ангелов» отняла у человека последнюю надежду, позволив Малакку завладеть его телом. Могучий хищник, стоя посреди улицы, оплакивал потери человека: семью, свободу, дом, жизнь, душу. Отходя от тела врага, Малак снова ощущал себя цельным: чужая боль и понимание того, что, даже отомстив, он все равно обязан этому человеку, привели его в чувство.
Потрясенный, Малак вернулся в квартал, где раньше жил Алехандро. Соседи с облегчением встретили его возвращение.  Они беспокоились о нем, молились за него. Они кормили и одевали его, и их забота и щедрость окончательно сломили все преграды, отделявшие Малака от этого мира. Желая отблагодарить их, Малак объявил район своей территорией, проживающих там людей – своей стаей, и прогнал или убил всех, кто угрожал их безопасности. Большинство соседей знали его как Алехандро, беженца из Аргентиты, но кое-кто начал понимать, что он представляет собой нечто большее. Они верили в него, как в защитника и хранителя.
Это было непросто, думал Малак, выходя из комнаты и спускаясь по ступеням, но в свое время он немало сделал для того, чтобы поддержать в них эту веру. В городе было немало двуногих хищников: грабителей, не чурающихся шантажа социальных работников, насильников, излишне вспыльчивых сотрудников Службы иммиграции и натурализации, мерзавцев, готовых убивать из-за нескольких долларов или косого взгляда. Даже самый трусливый, хилый взломщик мог в одно мгновение превратиться в убийцу с «пушкой» в руке. Но оружие не смогло бы защитить его от молчаливого хищника, терпеливо подстерегающего в темноте свою жертву. Не могло оно защитить и от страха, охватывающего места сборищ и офисные кабинки по мере того, как росло число трупов. Те, кто был поумней, решили поискать себе более легкую добычу, оставив Малака разбираться с идиотами и новичками. Ему этого вполне хватало.
Куда более неприятными были встречи с себе подобными. Нет, не подобными, выругался он про себя, потому что это были демоны, служившие другим – тем, кто некогда возглавлял армии великого восстания и кто сейчас унизился до порабощения собратьев, пытаясь создать себе земное королевство из слуг и марионеток. Первые «послы» были вежливы и предупредительны, предлагая поступить на службу и лишь намекая на то, что «нет» будет нежелательным ответом. Те, кто пришел после них, предпочитали вести переговоры с помощью когтей и пуль, но Малак никогда не бежал от битвы. Сражения приводили в ужас жителей района. Малак подумывал о том, чтобы уйти и избавить людей от кровавых разборок, но это была его территория, пусть и совсем новая, и его люди. Пока он мог сражаться, заставить его уйти было невозможно. Он сохранял бдительность, зная, что при первых же признаках слабости на него набросится целая свора. В полицейских записях просто была отмечена «возросшая активность банд в таком-то этническом районе».
Единственный посланец, которого он принял, пришел к нему с именем Люцифера на устах. Сердце его заметалось в груди подобно оленю, почуяв пусть слабую, но все же надежду на получение известий о Деннице. Но после того, как он понял, что вожди ее группировки, хотя и действуют во имя Люцифера, знают о нем не больше, чем знал сам Малак в глубинах Ада, он впал в гнев из-за чувства безнадежности и прогнал демонессу прочь. По крайней мере, размышлял он, она не стала предлагать ему надеть цепи. Если бы она использовала имя Денницы ради этого, он разорвал бы ее на кусочки.
Он спустился по лестнице и вошел в квартиру управляющего. Через открытое окно до его ушей долетел слаженный топот обутых в сапоги ног, приглушенный расстоянием, но все же ясно различимый.
«Vienen», - сказал он. – «Они приближаются. Закройте окна и опустите шторы».
Отряды Национальной гвардии выходили на позиции, чтобы приступить к подавлению беспорядков и грабежей. Весь день хрипящее переносное радио сообщало, что комендантский час начнется после захода солнца и что солдаты будут стрелять во всех замеченных мародеров, под которыми, конечно же, следовало понимать всех темнокожих людей, оказавшихся на улице после начала комендантского часа.
Обитатели квартиры без колебаний выполнили распоряжение «Алехандро», хотя в комнате из-за этого должно было стать невыносимо жарко. Ночной ветерок, каким бы легким он ни был, мог всколыхнуть шторы, а стать мишенью для стрелка с улицы никому не хотелось. До землетрясения они вообще бы не поверили, что такое станет возможным, но с тех пор все изменилось.
Комната была заполнена людьми. На этом этаже жил Сезар Дельгадо (управляющий домом) с женой, но сегодня сюда пришли также обе семьи с первого этажа, чтобы оказаться подальше от случайной пули. Самый младший из всех, сидевший на руках кроха, затих, услышав голос Алехандро. В поисках ободрения он повернулся лицом к матери. Иногда инстинктивный детский страх огорчал Малака, ведь он никогда бы не причинил вреда человеческому ребенку. Но сегодня он был по-своему рад этому: первая реакция ребенка на испуг оказалась как нельзя кстати в сходящем с ума городе.
Сеньора Дельгадо приготовила целое блюдо empanadas, которые так и стояли почти нетронутыми в центре стола, источая чудесный аромат. Малак, пробираясь через возящихся на полу детей к столу, поцеловал хозяйку в щеку. «Gracias, сеньора. Впереди долгая ночь, а я голоден». Кожа у нее на щеке была тонкой и сильнее, чем обычно, пахла кухонными специями и говяжьим жиром.
Она закатила глаза, отмахиваясь от его бессвязных благодарностей, которые он кое-как пробормотал с набитым ртом: «Подливки нет. Пришлось готовить, пока мясо не пропало. Но остальные сказали, что им кусок в горло не идет».
В ответ Малак ухватил еще два empanadas.
Сезар подошел к столу и, подождав, пока Алехандро закончит жевать, тихо спросил: «Ты снова собираешься идти?»
Малак кивнул. Не все здесь знали, во что превратился Алехандро. «Если я смогу удержать людей, не  позволить им сбиться в толпу или побежать сюда, может быть, солдаты тоже сюда не сунутся».
Честно говоря, он сам не знал, что делать с захлестывающими улицы беспорядками или смертоносными отрядами вооруженных мужчин, но надеялся, что до этого не дойдет. Не то чтобы это имело значение: он все равно не смог бы провести эту ночь, прячась за дверьми и ставнями, как не может собака запереть дверь в свою конуру. Он был уверен, что сегодня на улицах будут не только сражающиеся и гибнущие смертные мужчины и женщины. Он чувствовал, как ворочается под ногами булыжник, когда затрясшаяся земля пошла трещинами. Он чувствовал скрытый поток ненависти и видел, что бунтовщики становятся смелее, а полиция и Национальная гвардия – все более жестокой. Сегодня воздух звенел от гнева демонов, а ветер доносил отзвуки и слоги имен силы.
И за всем этим было нечто, что не давало ему покоя, какой-то запах или звук, затаившийся на самом краю восприятия и осознания. Он не стал тратить время, пытаясь понять, в чем дело: то было ощущение выжидания, а не ужаса. Рано или поздно все станет ясно.
Малак распрощался со всеми – не такое уж быстрое дело, так как нижние соседи были уверены, что он подвергает себя ужасной, ужасной опасности, - и, стараясь двигаться как можно незаметней, выскользнул из здания. Теперь, когда желудок его был полон, он с болезненной четкостью ощутил более глубокий голод, тот, насытить который могла лишь человеческая душа. Он уже почерпнул силу из преданности людей, находящихся под его защитой; больше он не мог у них взять, разве что в случае крайней нужды. К тому же, подумал он, сегодня улицы просто переполнены людьми, которым не помешает приобрести чуть побольше уважения к религии, даже если ради этого придется напугать их до усрачки.
На западе небо по-прежнему освещалось последними лучами заходящего солнца, но на улицах уже начинались беспорядки. Кучка демонстрантов стояла с плакатами, которые всколыхнули память Алехандро и заставили Малака ощутить медный привкус во рту: «Остановите полицейский произвол». Другие, одетые в черное, держались в стороне от стоявших в центре улицы протестующих. Пока полиция будет разбираться с легкой жертвой, они не упустят возможности пограбить или просто переломать все вокруг.
Какой-то охранник на той стороне улицы привлек внимание Малака. Он выглядел утомленным, и он был один, может быть, шел домой пешком, так как автобусы не ходили, а трассы были перекрыты или завалены камнями. Даже со своего места Малак видел кровь и волосы, прилипшие к дубинке охранника; запах подсказал ему, что с тех пор, как человек почистил пистолет в последний раз, ему уже пришлось стрелять. Изнуренный охранник бросил взгляд на толпу протестующих и свернул в проулок, чтобы обойти опасное место. Малак ухмыльнулся, показывая зубы. Сейчас у охранника появится куда более интересный объект для размахивания дубинкой.
Он шел вслед за охранником, двигаясь бесшумно, как кот. Подойдя достаточно близко для того, чтобы просто протянуть руку и коснуться человека, он зачерпнул силу из внутренних резервов и сменил форму. Процесс взбодрил его. В те дни, когда мир был молод, Малак мог принять любую понравившуюся форму, чтобы бежать рядом с животными или наблюдать издалека за обитателями Эдема. В этой форме он появлялся среди Элохим. За спиной развернулись широкие, покрытые перьями пестрые крылья, похожие на ястребиные; кисти рук изогнулись и затвердели, превращаясь в страшные звериные лапы с когтями. Ноги искривились, становясь мощными задними лапами огромной полосатой кошки, лицо стало плоской мордой с крепкими челюстями. Шею и плечи покрыла густая черная грива. Даже сейчас, когда он крался по переулку на всех четырех конечностях, голова его была на одном уровне с головой человека. После освобождения из Бездны у него было не так уж много возможностей принять эту форму, но все же он понял, как изменили его тысячелетия боли. Некогда покрывающие гордые крылья перья были красными и золотыми, как заходящее солнце, теперь же они были цвета засохшей крови, словно их окунули в кровавую лужу. Грива сама по себе свивалась в пряди, которые по-змеиному шевелились, а когти и клыки стали такими длинными и острыми, что явно выдавали свое единственное предназначение: рвать плоть. Малак даже не был уверен, сможет ли он говорить с такой пастью, но сюда он пришел не разговаривать.
Присев на задних лапах, Малак потянулся вперед, схватил человека за плечи и развернул. Что дело нечисто, он понял, заглянув мужчине в глаза: они были полностью лишены выражения, пусты, как глаза человека, который ничего не может предложить миру, даже глядя в лицо собственной смерти. Малак крутанулся на месте, чтобы защититься, но было слишком поздно. Три подкравшихся «мародера» с пистолетами в руках перекрыли один конец переулка. Небольшая группа демонстрантов отделилась от толпы на улице, чтобы заблокировать второй путь к отступлению. Те, кто стоял дальше от улицы, вытащили оружие, остальные прикрывали их от любопытных глаз своими плакатами и транспарантами. Шорох на высоте нескольких этажей указывал, что наверху тоже затаился враг. Малакку даже не надо было смотреть туда.
Он оказался в ловушке. В этой форме он не мог бежать без того, чтобы не вызвать переполох на улицах, тем самым начав бунт, который он надеялся предотвратить. Тело Алехандро не смогло бы пробить себе путь к свободе; реши он бежать в виде совы или крысы, ему просто могло бы не хватить энергии, чтобы принять боевую форму в том случае, если бы все же пришлось сражаться. Что ж, придется обороняться прямо здесь. Человека, заманившего его в ловушку, Малак убил безо всяких колебаний; вцепившиеся в плечи смертного когти смяли плоть, круша кости и хрящи. Тело мужчины надломилось, и он упал на землю, захлебываясь кровью.
Засвистели пули, но Малак уже начал двигаться. Две пули расплющились о стену там, где он только что стоял; третья попала в него, обожгла тупой болью бок в то время, как он обрушился на кучку «демонстрантов». Своим коварством они разозлили его сильнее, чем остальные нападающие, а полученная в спину пуля только подлило масла в огонь. Одним длинным прыжком он оказался среди них, взмахом крыла сбивая на землю одного  из мужчин, чья шея вывернулась под необычным углом. Малак лягнул задними лапами и услышал ответные вопли, затем схватил чью-то промелькнувшую конечность и подтащил испуганную жертву поближе к оскаленной морде. Вокруг оглушительным стакатто гремели выстрелы. Враги кричали от боли так же часто, как сам он ощущал укусы входящих в шкуру пуль.
Он резко наклонился вперед, разрывая жертве глотку, и на краткий миг почувствовал удовлетворение. Ужас в ее глазах сказал ему, что противников никто не предупредил о подобном исходе и что они были не готовы встретить сверхъестественного монстра, не знающего пощады. Затем послышался какой-то лязг, резкий треск, за которым последовала вспышка, и Малак ослеп. Он продолжил сражаться – нюх его был остер, а от ослепленных жертв исходили волны страха. Но сверху упали еще какие-то штуки, которые с шипением закрутились на мостовой, отравляя воздух ядом.
Малак тяжело упал на тела мертвых врагов.

[Юкио]

Конечно! Мне уже интересно.

[Zohri]

Очень интересный рассказ и качесвенный перевод, спасибо=) Пара правок:
"Встреча с одним из этих убийц в «Городе Ангелов» отняла у человека последнюю надежду, позволив Малакку завладеть его телом" - наверно "Малаку".
"Засвистели пули, но Малак уже начал двигаться. Две пули расплющились о стену..." = "Засвистели пули, но Малак уже начал двигаться. Две их них расплющились о стену..."
"Своим коварством они разозлили его сильнее, чем остальные нападающие, а полученная в спину пуля только подлило масла в огонь" - "...пуля только подлила масла в огонь"

[khe12]

А исправить я уже не могу :'(. У себя поправила, спасибо.

[khe12]

Окончание. Рабису - психи, и не пытайтесь меня в этом разуверить:).

Очнулся Малак некоторое время спустя в кузове фургона, в теле Алехандро, причем ощущение было такое, словно его мозг бьется о кости черепа. Он лежал поверх транспаранта. Кровь и блевотина скрыли часть букв, и теперь надпись гласила «…вите …цейский …вол». Малак сел, застонав, когда мир начал кружиться вокруг него. Снаружи послышалось какое-то шевеление, и двери фургона распахнулись. Грубые руки вытащили его наружу и поставили на ноги. В глазах у него мутилось, но слух уловил эхо от его собственных шагов, и он понял, что находится в большом закрытом пространстве. Та штука, которой его вырубили, почти полностью отбила ему нюх. Несколько драгоценных мгновений он потратил на то, чтобы очистить голову и легкие от отравы. Когда он снова смог сфокусировать взгляд, он увидел мужчину, который с преувеличенным терпением ожидал, пока Алехандро придет в себя. Одет мужчина был неброско, с плеч свисала накинутая куртка, но сама поза его выдавала уверенность и деловитость. Иссиня-черные волосы были тщательно уложены, производя впечатление идеального порядка, нарушить который не осмелился бы ни один волосок, бородка-эспаньолка придавала красивому порочному лицу моложавость, которая никак не вязалась с выражением глаз. Разумеется, мужчина был не один – такие мужчины одни не ходят. За ним стояла молодая женщина с целой связкой мобильных телефонов, рядом топтались два мордоворота, которые вытащили Алехандро из фургона, были и другие, которых Малак не видел, но слышал – вероятно, занимали позиции для стрельбы.
Мужчина сразу же заметил, что глаза у Алехандро перестали разъезжаться в стороны. Пока он быстро преодолевал разделяющее их расстояние, на лице его играла приветственная улыбка. «Мне называть вас Алехандро?», - он приобнял Малака за плечи, не обращая внимания на кровь и блевотину, пачкающие рубашку. – «Мы уже передавали вам приглашение, но вы к нам так и не заглянули». Он шагнул назад и одним плавным, рассчитанным движением вытащил из нагрудного кармана визитную карточку. На ней было написано Джарод Бреттейн. Кадровый агент. «Пожалуйста, зовите меня Джарод», - продолжил мужчина, когда Алехандро оторвал взгляд от карточки. – «Или, быть может, вы предпочитаете, чтобы вас называли Малаком?».
Малак с шумом втянул сквозь зубы воздух. Джарод продолжил, дипломатично не замечая его настроя: «О, не надо так удивляться. Мы же не искали чудовище недели. Мы искали вас. Малак Охотник? Да, мы многое слышали о вас. И уверяю вас, слышали только хорошее». Теперь он говорил, расхаживая перед Малаком туда-сюда и время от времени по-дружески тыкая в того пальцем, словно желая подчеркнуть свои слова. «Например, я слышал, что вы до самого конца участвовали в восстании. Были в самой гуще всего этого. Верно?» Малак ответил ему самым тяжелым взглядом из всего своего арсенала. Он услышал, как за спиной у него шевельнулись мордовороты, и понял, что они не просто мускульная сила – они тоже были там.
«Я даже слышал», - продолжил Джарод, - «Что в тот день вы привлекли к себе внимание весьма высокопоставленных особ». Волна воспоминаний захлестнула Малака. Запах Сада перед первым рассветом. Вздохи звезд, чей свет отступал перед лучами солнца. И над всем этим – тот последний ужасный день, с невероятной четкостью восстававший в памяти.
Невозможно было сосчитать, сколько дней длилась последнее сражение, как невозможно было измерить вызванные им разрушения, потому что полем битвы стали пространство и время. Небесное воинство парило над ним в свинцово-сером небе. Восстание захлебнулось. Армии Люцифера понесли огромные потери. Они не могли победить. Малак не утратил силы духа: он был невредим, пылал яростью и рвался в бой. «Я не побежден!», - закричал он. – «И я не сдамся! Если им суждено победить, пусть победят тогда, когда моя рука не сможет больше держать меч!» Прочие мятежники Шестого Дома поддержали его криками и воплями. Отряды паривших вверху ангелов начали разворачиваться, чтобы встретить неминуемую, отчаянную атаку. В авангарде армии мятежников вперед выдвинулось знамя Люцифера Денницы. Когда вождь заговорил, его услышали все, кто стоял на поле битвы, хотя он и не думал повышать голос. «Малак», - сказал он, и Малаку оставалось только слушать, потому что никто раньше не произносил его имя с такой заботой. – «Я лично пообещал Офанимам, что мы сдадимся. Почему же ты не опускаешь меч?»
И тогда Малак перед всеми собравшимися там ангелами и падшими склонил голову и положил свой яростный меч в пыль у ног - так сильна была его любовь к Светоносному.
Мысли Малака вернулись в настоящее: «Он здесь! Лю…».
«Стоп!» - добродушные нотки в голосе Джарода сменились металлом приказа. – «Не стоит привлекать к себе нежелательное внимание. Мы будем называть нашего великого, но отсутствующего предводителя его меньшими именами. Я ясно выражаюсь?»
Малак кивнул. «Замечательно. Тогда продолжим», - к Джароду вернулась его обычная живость. – «Спорю, вы каждый день думаете о том моменте? Нет? Что ж, я могу понять, что вам эти воспоминания неприятны и вы не ходите их будить. Но раз уж я напомнил вам об этом эпизоде – за что прошу прощения, - то давайте поговорим о нем. За все то время, что вы провели в Аду, вы ни разу не спрашивали себя, как так получилось, что Денницы там не было?»
Малак смотрел прямо перед собой, не обращая внимания на расхаживающего туда-сюда хозяина. Но не слушать он не мог.
«Ни разу? Правда? Что ж, тогда вас можно назвать оптимистом», - Джарод остановился и развел руками. – «Может быть, Князь Лжи получил свободу. Может быть, именно он освободил вас».
Малак оскалился, приподнимая верхнюю губу, но ничего не сказал. Джарод потер пальцами лоб. «Вижу, мой выбор слов вас огорчает. Еще раз прошу меня простить. Но, если Светоносный – так лучше? – выпустил вас из Ада, то где он сам? Вы его видели? Получали от него весточку? Карточку с соболезнованиями Сожалею о нескончаемой пытке?» Малак рванулся вперед, но стоящие сзади демоны немедленно схватили его. Джарод даже не вздрогнул. Он чуть наклонился к Малаку и вытянул палец, почти касаясь им носа пленника: «Он задолжал вам. Он отчитал вас перед лицом всего Мироздания. И что вы получили в результате? Билет в Ад в один конец, а он ушел себе, целый и невредимый». Одно долгое мгновение никто не шевелился. Потом Джарод выпрямился и пожал плечами: «Так все это выглядит с моей точки зрения. Думайте, что хотите». Он сунул руку в карман куртки и вытащил какую-то серебристую вещицу. «Но этой ночью у вас может появиться шанс, подобного которому уже не будет, друг мой. Поль, Рокко, держите его».
Малак сопротивлялся, но в сердце его не было огня битвы. Пока Поль и Рокко удерживали его, Джарод застегнул серебряный браслет на его правом запястье. Затем мужчина обернул тонкую цепочку вокруг одной из опорных балок ангара и поднес свободный кончик к натянутому фрагменту. Когда он произнес слова силы, цепочка загудела, ее крохотные звенья соединились, замыкая петлю. Мордовороты отступили назад, а Малак тупо уставился на казавшуюся такой непрочной цепь.
Джарод широко улыбнулся: «Мило, не правда ли? Это неразрываемая цепь. Нам она нравится из-за своей обманчивости. Учтите, вы не сможете ее порвать. Если вы присмотритесь, то увидите на каждом звене крохотные буквы. Они складываются в слово «неразрываемая» на разных языках. Не то чтобы я сам мог их все прочесть». Он задумчиво постучал пальцами по балке, вокруг которой была застегнута цепь. «И, конечно, же, она привязывает вас к этому жалкому человеческому телу, в котором вы прячетесь, со всеми его слабостями, но без вашей силы, так что не думаю, что этой ночью вам удастся попортить мою недвижимость».
Малак поднял руку, чтобы посмотреть на браслет. Если не считать миниатюрного замка, серебряная полоска походила скорее на украшение, чем на часть пут. Когда он заговорил, голос у него был хриплым: «Зачем?»
Джарод пожал плечами: «Это ловушка. Вы – наживка. По-моему, все понятно. Мы взяли на себя смелость распространить по улицам слух, что вы хотели бы поговорить с Денницей. Если бы вы почаще выходили за пределы этого грязного квартала, с которым столько возитесь», - добавил он, - «вы бы сами об этом услышали».
«Он не дурак», - проскрежетал Малак.
«Нет, нет, конечно же, нет», - заверил его Джарод. – «Но мы в любом случае ничего не теряем. Может быть, он придет поговорить с вами. Может быть, он знает, что что-то надвигается, и попытается спасти вас». По выражению его лица было ясно, насколько вероятным он считает такой вариант. «А может, он придет, чтобы надрать вам задницу за то, что вы стали требовать ответа. Или не придет вообще. У нас в любом случае будете вы. Вы – кнопка вызова, Малак. Орудие. Если орудие не выполняет своих функций…», - Джарод пожал плечами, затем развернулся на пятках. – «Рокко, Поль, спрячьтесь где-нибудь, чтобы вас не было видно. Кисси, вызови моего водителя, затем оставайся тут и присматривай за всеми тремя».
Джарод замешкался у выхода. На его красивом лице проступила озабоченность: «И, Малак, я все же надеюсь, что вы получишь ответ». Дверь захлопнулась у него за спиной.

[khe12]

Охранники растаяли в темноте, женщина отошла прочь, не прекращая тихонько болтать по одному из телефонов. Малак чувствовал, что они где-то рядом, но не настолько близко, чтобы отвлечь его от вопросов, которые метались в мозгу подобно напуганным зайцам. Он старательно избегал этих вопросов с того самого момента, как поднялся из Бездны, кипя ядовитой ненавистью, которая подстегивала его дух подобно жалящим оводам, пока он прорывался сквозь сумрачные глубины человеческой души, яростно набрасываясь на тех, кто обладал слишком сильной волей, чтобы служить ему. Вопросы эти только-только начали укладываться у него в голове, когда он захватил тело Алехандро и обнаружил, что у того есть свои вопросы, так глубоко въевшиеся в плоть и кости, что Малак никогда не смог бы забыть их. Но сомнения не ушли, лишь затаились, выжидая, пока кто-нибудь вроде Джарода не извлечет их на свет и не начнет пристально изучать.
Джарод, кем бы он ни был, говорил как самый настоящий дьявол. Малак обругал его за это, но заодно обругал и себя самого. Он провел с дьяволами достаточно времени, чтобы знать, что их ложь строится на правде, которую пытаются скрыть. Он в самом деле хотел увидеть Люцифера – самая примитивная часть его сущности радовалась одной этой мысли, не заботясь о последствиях и обстоятельствах. Он мысленно представлял себе встречу, тысячу раз проигрывая ее в своем воображении, и всегда – немного по-другому. Такова была сила и проклятие человеческого мозга, которым он завладел; сам Малак Охотник не мог похвастаться богатой фантазией. При этой воображаемой встрече Люцифер милостиво разъяснял ему, что все это была лишь уловка, чтобы успокоить небесную стражу, и что восстание снова начнется завтра утром. В другом случае исходящее от Денницы звездное сияние иссушало плоть на костях Малака. В этом варианте встречи Люцифер безучастно смотрел на него, говоря: «Малак? Это имя мне не знакомо».
Малак колотился головой о балку до тех пор, пока тупая боль не прогнала прочь непонятные, сменяющие друг друга образы. Боль успокоила его. Спокойствие позволило овладеть чувствами. Долгая тишина помогла ему разобраться в своих мыслях, отделить недостойные и праздные и безжалостно избавиться от них, а вместе с ними – и от чужих домыслов. Те мысли, которые он оставил, сияли убежденностью, и это и в самом деле были его мысли – его и Алехандро.
Этот человек испытал немало боли, прежде чем она окончательно истощила его волю. Боль ему причинил его приятель, и Малак так и не смог разобраться: то, что карающий кнут находится в руках знакомого тебе человека, а не непознаваемого Господа, делает пытку еще невыносимей или все же смягчает страдания? Сейчас это сопоставление лишь отвлекало его, и Малак принудил себя сосредоточиться на том, что было важно: Алехандро, страдая от жесточайших мучений и боли, отказался назвать имена друзей и родственников, которые якобы были его сообщниками в выдуманном «преступлении», и выдал палачам только тех, кто, как он знал наверняка, уже погиб от их рук. Если человек оказался настолько силен, подумал Малак, то может ли сдаться ангел, пусть и падший? Да, в конце концов Алехандро утратил надежду и стал сосудом для демона, но неужели же ему полностью отказано в искуплении? Малак испытал облегчение, когда решение наконец было принято. Действие, пусть и сопряженное с болью и кровью, было лучше раздумий. Он осторожно, медленными движениями, ощупал цепь, надеясь, что это не привлечет внимание его стражей.
Серебряная цепочка заметно провисала, а ее звенья выдерживали куда большее натяжение, чем полагалось бы материалу, из которого она была изготовлена. Была ли она и в самом деле неразрываемой или же Малакку в его теперешнем состоянии не хватало сил, чтобы порвать ее, особого значения не имело. Он произнес слоги, которые должны были влить нечеловеческую силу в его конечности – и ничего не добился.
Его манипуляции привлекли внимание, как он и опасался. Охранники зашевелились, выступив на свет и встав так, что он мог видеть только их черные фигуры на фоне темноты. Женщина, с явной неохотой засовывая телефон в чехол, тоже показалась в поле зрения. Теперь она стояла, прислонившись спиной к какому-то ящику, и нервно притопывала носком туфли.
Все это уже было неважно. Малак узнал достаточно. Цепь, балка – они и в самом деле были несокрушимы. В отличие от него самого. Он опустился на корточки, оперся спиной о колонну, забросил руки за голову и замер в ожидании. Блестящая цепочка спускалась ему на плечо и грудь, и звенья ее слегка позвякивали в такт его медленному дыханию.
Рассвет наступил очень скоро, но день, казалось, тянулся бесконечно. Малак дремал или просто сидел в тишине, ожидая, когда к нему вернется сила. Охранники его были не менее терпеливы. Женщина, Кисси, большую часть дня протрещала по одному, а то и по двум телефонам сразу, и голос ее казался назойливым пчелиным гулом. Она прекратила болтать только для того, чтобы съесть привезенный обед. Делиться она ни с кем не стала, а в воздухе еще несколько часов висел запах жира.
Наступил вечер, заполненный сиренами, воплями и выстрелами. Малак по-прежнему ждал. Кисси, которая наконец замолчала и теперь сидела на ящике, боролась с подступающим сном, с трудом удерживая глаза открытыми. Нескладные фигуры его охранников время от времени менялись местами. Он не был уверен в том, что они заснут, но даже если они и вмешаются, то лишь помогут ему, сами того не желая. 
В тот момент, когда женщина закрыла глаза, Малак начал действовать. Правую руку он просунул в петлю, образовавшуюся в месте провисания цепочки, а затем со всей доступной ему силой и скоростью рванулся прочь от колонны. Серебряные звенья, перекрутившись, соскользнули до самого бицепса, прежде чем на них обрушился весь вес Малака. Из дюжины мест на руке – там, где звенья неподдающейся цепи глубоко вгрызлись в плоть, - брызнула кровь. Женщина проснулась, вздрогнув, но в ее широко распахнутых глазах не было ни единого проблеска понимания.
Малак на мгновение замер в конечной точке рывка, а затем собрался, чтобы предпринять еще одну попытку. На этот раз в тот момент, когда цепь полностью натянулась, на него сбоку обрушилось тяжелое тело: более бдительный из охранников попытался сбить его с ног. Толчок оказался как нельзя кстати. Правая рука Малака, и без того почти отрубленная, оторвалась от тела, когда тонкая цепочка прошла сквозь оставшиеся мускулы и кость. Два тела рухнули на пол, заливая кровью все вокруг. Малак отвел голову назад и боднул охранника в нос, чтобы ослабить хватку. Тот откатился прочь.
Боль волной обрушилась на него, заставляя испустить хриплый, неразборчивый крик. Это была сладчайшая боль их всех, что ему доводилось испытывать: она означала свободу. Он напряг глотку, чтобы прореветь рвущееся наружу имя: «Люцифер!» Имя было наполнено силой, хлещущей во все стороны. Этого было достаточно, он исполнил свой долг. Теперь ему надо было выжить.
Второй охранник уже был на полпути к своей жертве, в середине прыжка и в середине трансформации. Кожа его почернела, пальцы удлинились, превращаясь в когти размером со столовый нож. На лопатках прорезались крылья с редкими вылинявшими черными перьями. Детина, которого Малак сбил с ног, кое-как пытался подняться. Женщина даже не шевельнулась. Глаза ее от потрясения раскрылись еще шире, она сделала глубокий вдох.
В этой ситуации выбор был только между «сражаться» и «бежать». Вариант «срочно позвонить боссу» был прямым путем к смерти. Одним плавным движением вскочив на ноги, Малак воззвал к источникам веры, с которыми когда-то заключил договор, на этот раз забираясь глубже, чем раньше. В латиноамериканском квартале Сезар Дельгадо схватился за грудь, в других зданиях спящие люди просыпались от собственных криков. Метнувшись вперед вихрем меняющейся плоти и шерсти, Малак оставшейся у него передней конечностью  стянул все еще цепляющуюся за телефон женщину вниз и насадил ее спиной на отколовшийся от ящика заостренный кусок дерева, выдавливая воздух у нее из легких.
Малак отшвырнул тело и развернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с двумя противниками, крылья распахнулись у него за спиной, придавая устойчивость его неуклюжей трехлапой фигуре. Теперь они оба были в обличии демонов. Один из них с явным наслаждением провел когтями по залитому кровью бетону. Малак радостно оскалился. Ему уже приходило в голову, что эти двое предпочтут битву наблюдению за скованным цепью врагом. Короткой вспышкой энергии он остановил кровотечение. Раньше он с равной легкостью отрастил бы себе новую конечность, но сейчас он не был уверен, получится ли у него это, как не был уверен и в том, что может потратить на попытку силу. Лучше уж он будет сражаться одной рукой.
Они начали двигаться одновременно, обменявшись каким-то незаметным сигналом. Малак в последнюю секунду скользнул влево, прервав нападение одного из них оглушающим ударом крыльев. Второй охранник развернулся и выпрямился, чтобы нанести удар сбоку. Он обрушился на выставленное вперед крыло Малака и отскочил назад, покрытый кровью и перьями. Малак увернулся от них и отскочил прочь, не дожидаясь, пока первый нападающий придет в себя, но одно крыло его теперь безжизненно повисло.
Тяжело дыша, они оценивающе смотрели друг на друга через разделяющее их расстояние. А в следующее мгновение их всех сбило с ног неодолимой волной. То была волна света, жесткого и чистого, как дождь из бриллиантов. Она оглушала подобно звонкому, высокому сигналу трубы, вызывающему на битву героев. Она наполнила Малака яростным весельем и уверенностью ребенка, который возьмет в руки гадюку, если отец скажет ему, что никакого вреда от этого не будет. Люцифер пришел.
Демоны перед ним в ужасе прижимались к полу: они охотились за Светоносным, но до этого мгновения не помнили, что это означает на самом деле. Глаза их вылезли из орбит, из перекошенных ртов шла пена, как у собак, сожравших отравленное мясо. Малак, воодушевленный, снова вступил в бой. Пока враги его трусливо медлили, он с ревом прыгнул вперед, впечатывая одного из них в пол. Когти задних лап вонзились в мягкое подбрюшье, взрезали плоть, вываливая на пол потроха. Второй охранник пришел в себя, увидев, что смерть пока что занята его товарищем. Он ударил противника когтями по незащищенному правому боку, а затем взметнулся вверх, почувствовав, как зубы Малака вцепились ему в плечо.
Демон тяжело приземлился на узком мостике, шедшем под потолком склада. Малак остановился и слизнул капли крови, усеявшие мех на морде. «Я знаю тебя», - выдохнул он. – «Тумиэль». Тумиэль кивнул. Мостик раскачивался под его весом. «В другой раз, Малак», - прошипел он. Неуклюже отпрыгнув, он проломился через алюминиевую решетку, установленную под самой крышей, и удрал прочь.
Малак подобрался к цепи, на которой все еще висела человеческая рука. Он наступал на руку до тех пор, пока наручник не соскользнул с остатков конечности. Пока это в его силах, он не оставит здесь ничего от себя, что можно было бы изучать - или глодать. До боли знакомая цепочка была покрыта кровью и клочками мяса, свисающими со звеньев, но повреждений на ней не было никаких. Малак представил, как Джарод зубной щеткой соскребает засохшую кровь с крохотных звеньев. Цепочка останется здесь. В любом случае, Малак едва ли смог бы ею воспользоваться.
Что бы Люцифер ни сделал, это привлекло внимание. Улица за пределами склада были пусты. Ловушка, которую готовили для Денницы, не сработала, все усилия оказались тщетными. Малак спокойно вышел из склада в теле Алехандро.
На полпути к дому он остановился. Скоро должно было взойти солнце. Малак чувствовал запах росы. «Люцифер», - прошептал он. Само это имя было молитвой. Ответа не было, но тишина больше не казалась мертвой. Она была пронизана терпением. Он пошел дальше, а над миром и безвозвратно изменившимся человеком вставало солнце.
Никто на взбудораженных, охваченных беспорядками улицах не попытался остановить мужчину, который направлялся домой, прижимая к груди оторванную руку.

[khe12]

Она за мной пришла
Дайана Пирон-Гелман (Diane Piron-Gelman)

Я не спешила к Смерти –
И вот Она за мной
Пришла…
- Эмили Дикинсон


Have yourself a merry little Christmas,
Let your heart be light
From now on, our troubles will be out of sight…
Линнея Пол плотнее сжала руки на чашке с кофе. Пальцы уже давно вытянули из коричневой жидкости все тепло. Женщина подумала было попросить официанта подогреть кофе, но затем решила, что общение с еще одним человеческим существом потребует от нее слишком много усилий. Вместо этого она ухватила с тарелки ближайший кусок индейки и «клубный» сандвич  с грудинкой. Белая отметина там, где она откусила кусок – как давно это было? – резко контрастировала с золотисто-коричневой поверхностью поджаренного хлебца. Несколько секунд она, слово загипнотизированная, смотрела на сандвич, а затем уронила его на тарелку, так и не поднеся ко рту. Почему она вдруг решила, что еда ей поможет?
Рождественская песенка, приторная до тошноты, билась в уши. Ей эта песня никогда не нравилась. Как и фильм с ней. Музыкальный центр рассыпал звуки, чистые и всепроникающие, так что казалось, будто в ночной забегаловке установлена система Dolby stereo. Эта песенка, исполненная щебечущим голоском Джуди Гарланд, буквально источала фальшивую грусть. Демонстрация печали на камеру. И все потому, что счастливой киношной семейке в 1890-затертом году пришлось переехать в снятый где-то там дом.
- Тоже мне, беда, - пробормотала Линнея в чашку с остывшей коричневой бурдой. Коренастый полицейский лет пятидесяти с лишним, сидевший за соседним столиком, бросил на нее взгляд. Она проигнорировала его, сосредоточив все внимание на выщербине на ободке чашки. Что эта чертова Джуди знает о настоящей боли? Линнея знала, что такое боль на самом деле. С 7 вечера женщина буквально тонула в ней.
С тех самых пор, как ее младшая сестра сказала, что хочет умереть.
Чашка звякнула о блюдце, когда Линнея прижала руки к вискам. Крошечные кровеносные сосуды бились под кожей, пульсируя, как этот гребаный голос, льющийся из динамика на потолке. Наверное, она сидит прямо под ним. Если бы у нее было оружие, как у того полицейского, она бы расстреляла эту штуковину. Расстреляла бы все динамики в этой чертовой забегаловке, и плевать на то, что об этом подумает полицейский. А потом она, быть может, направила бы ствол на себя – для ровного счета. По крайней мере, так она ушла бы первой.
- Черт тебя побери, Джули, - прошептала она сквозь застрявший в горле раскаленный комок величиной с мяч для гольфа. «Ангина, возможный симптом», - машинально отметил врач у нее в голове. – Я не могу сделать это. Ты же знаешь, я не могу.
- Все в порядке, мэм?
Поднять взгляд было все равно что поднять гирю весом в двадцать фунтов. Полицейский стоял у ее столика. Лицо его одновременно выражало нерешительность и беспокойство, словно он хотел предложить помощь, но настолько привык общаться с крутыми чуваками, что просто не знал, как. У него было пивное брюхо и кое-как зачесанная лысина на макушке. Как у отца, умершего от цирроза печени за шесть месяцев до землетрясения в Лос-Анджелесе. До того, как Джули легла в больницу, из которой так и не выписалась. Не то чтобы папаню это обеспокоило бы. Везучий ублюдок.
Она скользнула взглядом по пухлому подбородку и шее мужчины, затем уставилась на его темно-синюю рубашку. Значок, неприятно яркий, блестел на фоне ткани.
- О-фи-цер по-ли-ци-и, - прочла она, отчетливо выговаривая каждый слог. – И кого вы сейчас пасете?
- Мэм?
- Кто ваша цель? Ваш объект? Или теперь вы называете нас, гражданских, как-то по-другому?
Он подобрался, выставив вперед челюсть. Рука потянулась к рукоятке пистолета.
- Мэм, я думаю, вам лучше уйти отсюда.
- Или что? Вы выставите меня вон? – у нее вырвался безрадостный смешок. – Господи Иисусе, в городе полно мародеров и хулиганов. Вам что, заняться больше нечем?
- Послушайте…
- Пошел на хрен.
Рациональной частью мозга, той самой, что следила за соблюдением рабочего графика, походами в химчистку и бесконечными изменениями в лечении Джули в последние полгода, она осознавала, что ругаться на вооруженного представителя лос-анджелесской полиции – это не лучшее из того, что она может сделать. Но сейчас ее это не волновало. Прокатиться с копом в центр города и очутиться в камере казалось не такой уж плохой идеей. По крайней мере, тогда физические неудобства отвлекли бы ее от бушующего в голове ада. Она одарила полицейского злобно-вызывающим взглядом, позаимствованным из арсенала молодой панкушки, которой когда-то была. Чего бы она ни отдала, чтобы вернуть свои девятнадцать лет. Нет, не девятнадцать. То был последний год ее жизни в аду. Их последний год в аду, ее и Джули. Она хотела бы снова стать двадцатилетней, когда они с Джули жили в их первой тесной квартирке. Там не воняло водкой и виски, а также мятными конфетами, которым не удавалось заглушить запах алкоголя, когда отец или мать что-то говорили. Там не было криков и драк, от которых стены ходили ходуном. Там не было тишины, которая наступала, когда отец отрубался, а мать продолжала напиваться, устроившись в своем любимом кресле в гостиной. Она тогда училась на подготовительных медицинских курсах и работала, но это было счастливейшее время из всех, что она могла вспомнить. Она и Джули, вдвоем против всего мира.
В носу у нее защипало. Она отвела взгляд от полицейского и откинулась назад, упершись спиной в перегородку:
- Оставьте меня в покое.
Она знала, что он смотрит на нее. Она не поднимала глаз и не могла видеть жалость, проступившую на этом суровом лице. Через несколько секунд, показавшихся ей бесконечными, она услышала приглушенный скрип туфель – он отошел от столика.
 Она сделала глоток из кружки, просто чтобы чем-нибудь занять себя. По вкусу кофе напоминал холодный отвар древесной коры. Такой же невкусный, как и больничный кофе, который по цвету походил на грунт под грибы и пах бумажными пакетами для завтраков. Джули как-то пошутила на этот счет, еще когда в первый раз оказалась в больнице. «Chateau  de пакет. Оригинальный купаж от нашей небесной покровительницы. Увеличивает потенцию, но только после того, как вы выпьете три кружки». Тогда они смеялись сильнее, чем шутка того заслуживала, в основном чтобы напомнить себе, что еще могут смяться. Джули всегда могла рассмешить ее.
Линнея взяла ломтик жареного картофеля и принялась чертить им узоры в рассыпанной на тарелке соли. Круг, спираль, треугольник. Простые движения пока что сдерживали ее память, но Линнея знала, что воспоминания никуда не делись. Они все так же порхали на краю сознания, не желая сдаваться. Пытаясь вырваться на свободу. Через минуту она выронила ломтик картофеля, опустила голову на руки и позволила воспоминаниям придти.
Ей пять с половиной лет, она смотрит на новорожденную кроху, пускающую пузыри на их старой цветастой кушетке. Мама спит, отец куда-то ушел. Пока что они с малышкой были в безопасности. «Джули», - говорит она и протягивает палец, чтобы та смогла схватить его. Крохотные пальчики сжимаются вокруг пальца старшей девочки. «Моя маленькая», - подумалось ей тогда. Самая лучшая из кукол, потому что она отвечает тебе. Пока что она мало что умеет, но со временем научится. Сестра научит ее всему. Научит играть, обниматься, есть мороженое. Раскачиваться на качелях и спрыгивать с них.
Становиться невидимой, когда в доме появляются большие стеклянные бутылки с Дрянью.
Песня сменилась начальными аккордами The First Noel. Линнея увидела, как они с Джули рождественским утром, в 6 часов, сидят на верху лестницы и ждут, когда же наступит 7 утра. Семь утра было тем волшебным  часом, когда им позволялось спуститься вниз и проверить чулки – разумеется, при условии, что они не будут шуметь. Шум в доме Полов считался самым страшным грехом. В особенности ранним утром, после ночи с бутылкой.
Чаще всего рождественские подношения были скудными. Но подарки не имели значения. В этот предрассветный час значение имела только Джули, которая прижималась к ней в поисках тепла, и тогда они шептались обо всем на свете, кутаясь в полосатое одеяло. Линнее тогда было лет десять, может быть, одиннадцать. Джули только что пошла в детский сад.
- Линнея, где живет Бог?
- Везде. Так говорит отец Джон.
- Нет, я хочу знать, где Его дом? У Него же есть дом?
- Отец Джон говорит, что в церкви.
- В нашей церкви? Святой Анны?
Она пожимает плечами:
- Наверное.
- Тогда как же у Него может быть день рождения?
- У отца Джона?
- Нет, глупая. У Бога.
- О чем ты?
- В церкви Святой Анны нет кухни. Если у Бога нет кухни, как же Он может спечь праздничный торт? Если у тебя нет торта, у тебя нет и настоящего дня рождения. Как же Рождество может быть Его днем рождения, если Он живет в церкви Святой Анны?
Она бы рассмеялась, но у Джули было такое серьезное личико, что Линнея просто не смогла бы отделаться от нее какой-нибудь шуткой. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:
- Ангелы пекут Ему торт. На кухне у приходского священника, - вранье, но оно должно было прогнать озабоченность из глаз сестренки. Несколько лет в чистилище казались небольшой ценой за это. – Бог не может сам приготовить себе торт. В смысле, Он может, но это было бы нечестно. Поэтому ангелы готовят торт при помощи ангельского волшебства. Сестра Фрэнсис говорит, это волшебство помогает нашим ангелам-хранителям защищать нас.
- А-а-а, - Джули еще плотнее прижалась к ней. – Когда я стану такой же большой, как ты, я тоже буду все знать о Боге?
- Угу, - она обняла Джули за худенькие плечи и зажмурилась, чтобы унять жар в глазах. Еще одна ложь. Большую часть времени она была так напугана, что хотела бы убежать за миллион миль отсюда. Но она нужна Джули. Она должна быть сильной и смелой. Никто больше этого не сделает. Ни ангелы-хранители, о которых постоянно болтает сестра Фрэнсис, ни Бог – это уж точно. Бог на них не смотрит. Ну, или Ему просто нет до них дела.
Запах жареного лука вернул ее назад в забегаловку. От этого запаха желудок у нее сжался. Она сунула руку в карман плаща, где обычно носила пачку банкнот, вытащила десятидолларовую бумажку, швырнула ее на стол и выскочила из кабинки. Пока она шла к двери, никто не обратил на нее ни малейшего внимания. Ночной воздух, такой холодный, непривычно холодный для Лос-Анджелеса, но чистый и живительный, манил наружу.
Выйдя за дверь, она сделала глубокий вдох, а затем прислонилась к стене, охваченная внезапной слабостью. Выбеленный камень холодил спину. Ну и куда, черт побери, ей теперь идти? Домой, в пустую квартиру? Она оторвалась от стенки и поковыляла вниз по улице. Одна нога, потом другая, дрожь понемногу уходила, и теперь она шагала более уверенно, оставляя за собой городские кварталы. В этой части города тротуары уцелели. После того, как она рассталась с Джули, она шла долго, так долго, что решила, будто голодна, и зашла в первую попавшуюся закусочную. Ей стало интересно, как далеко она сейчас от поврежденных землетрясением районов.
Ветер усилился, трепля ее волосы и играя с подолом плаща. Она задрожала под его порывами. «Неподходящая неделя для стирки», - мелькнуло у нее в голове. Кто же знал, что в Лос-Анджелесе будет так холодно? Но после землетрясения все пошло кувырком. Высотные здания обратились в пыль, знакомые улицы зияли провалами и топорщились углами обломков, друзья и родные погибли или пропали. В эти дни о приближающемся конце света голосили не только полубезумные уличные проповедники. В особенности после того, что местные СМИ окрестили Пришествием. Она вспомнила увиденное в одном из новостных выпусков – дерганные, забитые «шумом» кадры, на которых проступало нечто огромное и яркое, подобное колонне из языков пламени, принявших форму ангельских крыльев. И звук, записанный на микрофон каким-то бесстрашным репортером, - глубокий низкий рев, вибрация от которого ощущалась даже через телевизор, напоминающий одновременно завывания урагана и вопли проклятых.
После этого люди устремились в уцелевшие церкви и пункты медицинской помощи, развернутые в самых пострадавших от землетрясения районах. В одном из них она провела трое суток, оказывая первую помощь и стараясь хоть чем-то облегчить страдания людей, пока сама не рухнула на пол лазарета, потеряв создание от усталости. Тогда ее отправили домой, но она не могла расслабиться настолько, чтобы заснуть, хотя и понимала, насколько нужен ей сейчас сон. Поэтому она отправилась к Джули, чтобы бодрствовать у ее кровати. Здание больницы Милосердной Девы чудесным образом не пострадало от землетрясения. Раньше это показалось бы ей добрым предзнаменованием. Ангелы-хранители оберегали их, Господь присматривал за Своими детьми. Просто он был немного занят, как и всегда, впрочем. А потом у Джули случился второй удар, после которого у нее парализовало всю левую часть тела. Теперь она ела в основном через соломинку: слабые челюсти не могли справиться с твердой пищей. Попытки вновь овладеть сколько-нибудь разборчивой речью стоили ей многих недель упорных усилий, и все равно только Линнея понимала все, что она говорит. Доктора почти не надеялись на выздоровление, тем более, что почечная недостаточность поглощала все силы, необходимые ей для восстановления. Неудивительно, что она захотела умереть.
- Ублюдок, - пробормотала Линнея в ночное небо. Там сияли звезды, ставшие заметными после того, как землетрясение повалило тысячи уличных фонарей. Сестра Фрэнсис как-то сказала ей, что звезды – это глаза Господа нашего, наблюдающие за миром, который был создан Его Всеблагим Отцом. Чушь. Если Бог и смотрел вниз, Его взгляд был таким же холодным и отстраненным, как и эти белые точки, удаленные от Земли на миллионы световых лет. - Ты ж даже не почешешься, а? Ты заставляешь нас родиться, засовываешь сюда, а потом оп-па – и исчезаешь, оставляя нас тут барахтаться. Черт бы побрал все это. Я в тебя больше не верю. И знаешь что? Если бы тогда в городе и правда появился Дьявол, я бы продала ему душу, просто назло тебе. Потому что он, быть может, вылечил бы Джули. Равноценный обмен. Не так, как с тобой. Ты забираешь всю нашу любовь и доверие и ничего не даешь взамен. Так что иди ты в задницу, приятель. С меня хватит.
Она на мгновение остановилась на углу, всматриваясь в небо, словно надеялась, что звезды ответят ей. Но единственным ответом была тишина да еще один порыв ветра, вызвавший слезы у нее на глазах. Температура опускалась все ниже, и тонкий плащ уже не защищал ее от неожиданного холода. Она поплотнее запахнула полы плаща и побрела в неизвестном направлении. Бог умер, Джули умирала, а ей осталось только приглушенное цоканье ботинок по растрескавшемуся тротуару.
Вскоре трещины сменились дырами, а те – провалами с зазубренными краями и торчащими тут и там кусками бетона. Большинство из них она могла перешагнуть, но кое-где приходилось прыгать. Она дошла до границы зоны землетрясения. «Пора сворачивать», - подумалось ей, но ноги упрямо несли ее вперед. Лодыжкой она ударилась о кусок бордюра и вскрикнула, затем нагнулась, чтобы потереть место ушиба, а когда выпрямилась, заметила среди темных магазинных фасадов блеск неоновой вывески. В отличие от рухнувших соседних строений, у этого небольшого дома все еще сохранились четыре стены и крыша. Вишнево-красная надпись гласила «Винный магазин Майка», а под ней ядовитой зеленью горело слово «ОТКРЫТО».
У нее вырвался безрадостный смешок. Единственное уцелевшее здание на всем участке оказалось винным магазином.
- Вспомни о дьяволе, - пробормотала она себе под нос.

[Zohri]

"И все потому, что счастливой киношной семейке пришлось снять дом и куда-то там переехать в 1890-затертом году" - что-то немного странный смысл... Больше по смыслу было бы - "бросить дом и переехать". Или они другой сняли?=)

[khe12]

"had to pick up house and move in 1890-something".
Я фильм не видела, но, судя по описанию, там действительно был неожиданный переезд со снятием дома: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D1%81%D1%82%D1%80%D0%B5%D1%82%D1%8C_%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%8F_%D0%B2_%D0%A1%D0%B5%D0%BD%D1%82-%D0%9B%D1%83%D0%B8%D1%81%D0%B5
Хотя фразу я сейчас подправлю, она и правда не слишком удачная.

[jflkvi]

Спасибо за интересные рассказы! 

[Юкио]

"had to pick up house and move in 1890-something".

Вообще, эта фраза переводится, скорее всего, как:
"пришлось снять дом и вселиться в него где-то в 1890-е".

[khe12]

Суриэль чувствовала, что замерзает.
Точнее, чувствовало это тело, в котором она теперь обитала. Не могло не чувствовать, если уж быть совсем точной. Силы ее постепенно иссякали, а запасы истощились из-за того, что ей постоянно приходилось быть на три шага впереди Привязанных. Эти древние демоны сделали Лос-Анджелес своей игровой площадкой, и несчастье подстерегало любого освободившегося падшего, которому вздумалось бы пренебречь их мощью.
Но ни Суриэль, ни та женщина-ребенок, бессознательное тело которой она заняла, не желали склоняться перед Властью.
Она пробралась через обломки, оставшиеся от тротуара, затем обогнула перевернутую машину. Улицы разрушенных районов были завалены мусором, покореженные металлические остовы возвышались среди груд камня и битого кирпича. В ярком лунном свете она увидела тень собственного отражения на выгнутой поверхности того, что некогда было крылом автомобиля. Заостренные черты, дыбом поставленные волосы, куча сережек в ухе и не сочетающаяся с обстановкой широкая усмешка, вызванная мыслью о собственном бесстрашии. Она почти семь недель противостояла Привязанным, а перед этим вынесла целую вечность в Аду. Она придумает, что делать дальше. Всевышний, который запер ее в темнице, владыки Ада, которым вздумалось превратить ее в послушное орудие, даже Денница, который сначала воодушевил, а потом покинул ее, - никто из них пока что не сумел уничтожить ее. Она поклялась, что это не удастся никому. Суриэль, вырвавшаяся из Бездны и впервые за тысячелетия обретшая свободу, чтобы вновь следовать своему священному призванию, не собиралась просто так отбросить эту неожиданную возможность.
Но она чувствовала себя такой слабой. Она прислонилась к машине и сделала несколько глубоких вдохов, словно лишний кислород, попав в легкие тела-носителя, смог бы стать для нее подпиткой, в которой она так нуждалась. Из глубин недавно обретенной человеческой памяти всплыл образ – полоска белого порошка на стеклянной столешнице, пальцы вцепились в соломинку, все тело дрожит от предвкушения. Затем глубокий вдох, мелкие пылинки оседают где-то в носу, и ее накрывает волна удовольствия, такого же острого, как и нетерпение до этого. Суриэль до конца проследила гаснущее воспоминание, затем заставила себя вернуться к делам насущным. Ей нужно было найти верующего. Как можно скорее, до того, как она потратит всю энергию и не сможет больше прятаться от Привязанного. Отчаяние подбиралось к ней все ближе. Сейчас вокруг осталось не слишком много людей – большинство из тех, кто не погиб в землетрясении или последовавших за ним беспорядках, вскоре бежали в более дружелюбные места в поисках приюта. Могла ли она найти здесь хотя бы одну стоящую душу?
Вспышка гнева заставила ее собраться с силами. Страху не было места в мыслях Убийцы, демона Седьмого Дома. Я прогоняю страхи прочь – или навеваю их, как того заслуживает умирающий. Где-то глубоко внутри гнев эхом отразился от того немногого, что осталось от души ее носителя. Рафаэлла Ли, Рейф, как ее звали на протяжении чуть ли не всех прожитых ею семнадцати лет, тоже ненавидела страх. Она злилась из-за того, что прожила такую короткую жизнь, что не способна была найти выход, но больше всего она злилась на саму себя за то, что считала себя слабой и никчемной. Сильный гнев, заключенный в столь слабой душе, и привлек к ней Суриэль.
Но хватит тратить время зря. Суриэль расширила сознание так, чтобы охватить территорию, в пределах которой ее тело смогло бы передвигаться. Любой верующий, удаленный от нее на расстояние большее, чем могло пройти ее тело, с равным успехом мог находиться на луне. Улицы, и без того сильно пострадавшие во время землетрясения, окончательно пришли в негодность из-за последовавших затем пожаров и беспорядков, так что едва ли сегодня ей удастся проехаться на автобусе или такси. Нужно было идти пешком.
Сначала она ощутила запах самого города, мертвый коричнево-черный запах, похожий на вонь обгорелой кости. Запах нес с собой привкус, тошнотворно-горький. Часть ее удивилась тому, как почти безграничное сознание демона преломляется через ограниченность органов чувств этой больной смертной девушки. Запах и вкус сейчас были ее путеводными нитями, частью единой физической реальности, в которой обитало сознание, некогда способное охватить множественные слои вселенной. От этой мысли ей захотелось плакать. Еще один плохой признак. Она только зря потратит силу, если позволит себе так быстро отвлечься от охоты.
Где он, тот запах, который она искала? За мертвящей вонью бетонных расщелин и асфальтовых проулков таился еще один запах, застарелый, тяжелый и болезненно-желтый. Запах отчаяния, горя, страха и гнева, настолько разбавленных безнадежностью, что от жизни там осталась лишь крохотная искорка. Наверное, так для Рейф пах бы Ад. Но сейчас запах исходил от жителей Лос-Анджелеса, согнувшихся под ужасным грузом собственного безразличия. Где-то в темноте таились и другие запахи и вкусы: едкая острота злости, пряная корица материнской любви, яркая зеленая резкость надежды. Но поблизости не оказалось ничего более-менее приличного. Рейф сморщила нос, почувствовав химическую горечь насосавшегося виски пьяницы за три квартала от нее, который во сне слышал голос давно умершей матери и созерцал ангельские сонмы. Swing low, sweet chariot / Coming for to carry me home . Покажи ему настоящего ангела, и он поверит, пусть лишь на мгновение. Этого ей как раз хватит, чтобы продержаться еще несколько часов, а затем память о чуде ускользнет из его пропитого мозга точно так же, как драгоценная реликвия выпадает из неловкой руки ребенка. Тогда она вернется к тому, с чего начала, и будет опять рыскать по улицам в поисках разбавленной человеческой веры.
Она вздрогнула, затем заставила себя оторваться от машины. Где-то в городе должен быть вариант получше. Она устала подбирать крохи, устала существовать от одной охоты до другой. Пока что сойдет и пьяница. А затем она найдет что-нибудь поинтересней. Что-нибудь такое, что будет соответствовать силе и славе Ангела Смерти.
***
Горлышко бутылки, надежно завернутой в коричневый бумажный пакет, уютно устроилось у Линнеи в руке. Она до сих пор не верила, что купила выпивку. По крайней мере, ей хватило мозгов держаться подальше от дешевого пойла. Бутылка «Шивас » послужит ей не хуже, чем служила ее родителям, а потом не будет никакого похмелья. Если это «потом» наступит, но сейчас ей было плевать. К тому же была некая гармония в том, чтобы топить свои горести в отраве, которую так любили мамочка и папочка.
Она споткнулась о трещину в бетоне и уперлась рукой в какой-то обломок, чтобы удержать равновесие. Рассмотрев его поближе, она решила, что это был кусок фасада здания. Он был грязно-белым и ноздреватым, с завитушками, в которых угадывались очертания геральдических лилий. Или, быть может, зазубренные края ангельских крыльев. Подумав об этом, она рассмеялась, и звук заметался бешеным эхом, отражаясь от теней.
- Ты случайно не мой ангел-хранитель? Если так, то вот что я тебе скажу: ты опоздал. Ты так чертовски сильно опоздал, что тебя уволили.
Господи, она уже вела себя как пьяная, а ведь бутылка еще даже не открыта. И место, где ее можно выпить, еще не найдено. Она узнает это место, как только увидит. Конечно же, где-то в зоне землетрясения. Эта территория была такой же, как она сама. Изувеченной, разбитой, вывернутой наизнанку, кровоточащей и обгорелой. Как и бутылка, царящая вокруг разруха странным образом успокаивала. Мир снаружи отражал мир внутри нее, и все было так, как должно быть.
Под ногами что-то хрустнуло. Осколок стекла подмигнул ей в лунном свете. Она огляделась. Улицы и проулки, или то, что от них тут осталось, были усыпаны битым стеклом повсюду, куда падал взгляд. Наверное, так выглядели улицы после Хрустальной ночи, разве что на них не было оставшихся от некогда гордых небоскребов стальных конструкций, которые теперь возвышались на фоне неба инопланетными тропическими растениями. Впереди, почти в конце квартала, она увидела зияющую черноту большого провала. Придется смотреть, куда наступаешь. Не стоит падать в бетонную расщелину до того, как будет выпит хотя бы глоток.
Она прокладывала себе путь среди осколков стекла, машинально свернув, чтобы обойти огромную трещину, край которой заметила перед этим. Относительно целый кусок дороги вел на восток. Теперь она шла мимо полуразрушенных жилых домов, в основном многоквартирных двухэтажек, кое-где перемежаемых домами на одну семью. До того, как разверзся весь этот ад, здесь был богатый район. Уцелевшие стены позволяли представить изящные очертания и обширные пространства, а улица вокруг нее была усыпана не только битым кирпичом, но и осколками дорогой терракотовой черепицы. Она наклонилась и подняла один из них. Черепица крошилась у нее в пальцах. Женщина поднесла крохотные кусочки к носу и вдохнула запах коричнево-красной, прогретой на солнце пыли. Воспоминание из детства: она, двенадцатилетняя, показывает семилетней Джули, как правильно насыпать почву в терракотовый горшок с крохотным фикусом. К тому времени, как она отправилась в колледж, пообещав вернуться за Джули через месяц, фикус уже возвышался у нее над головой.
К тому времени, как она вернулась, растение погибло: охваченный пьяным буйством отец запустил в него креслом. «Лучше фикус, чем я», - потом сказала Джули, пытаясь рассмеяться, но Линнея по голосу поняла, каких трудов стоили ей эти простые слова.
Ее шатнуло. Прижатая к телу бутылка опасно задрожала. Линнея посильнее ухватила ее, внезапно испугавшись, что лишится единственного источника забвения. Этой ночью уже ничего не удастся найти. Землетрясение и последовавшие за ним беспорядки разогнали уличных продавцов кокаина, пусть и на время, так что этот вариант отпадал, даже будь у нее деньги. Лучше уж бутылка. Больше соответствует моменту. Если уж она собралась через без малого двадцать лет соскочить с повозки, то начать стоит с того, что она знает как свои пять пальцев и что больше всего ненавидит. Почти всю свою взрослую жизнь она избегала спиртного, стараясь держаться как можно дальше от этого хорошо знакомого демона, который превратил ее семью в карикатуру и чуть не убил ее саму. Сегодня пришло время схватиться с ним. Если она совладает с этим, то, быть может, сумеет справиться и с тем, о чем ее попросила Джули. А если не совладает, ей уже будет все равно.
Теперь ей нужно было найти подходящее место для сражения. Очертания погнутого решетчатого забора она заметила, когда была где-то на середине квартала. За ним Линнея увидела ряд небольших неровных холмиков, усеянных перевернутыми скамьями и погнутыми спортивными снарядами. Местный парк. Чудесно.
Она поковыляла туда, плотно прижимая к себе бутыль с виски.
***
В темноте узкого переулка Суриэль встала и стряхнула песок с колен. Скрюченное тело пьяницы лежало у ее ног. Его ужас и удивление, какими бы мимолетными и ограниченными они ни были, дали ей достаточно энергии, чтобы продолжить ночную охоту. Еще несколько подобных ему людей – объедков со «шведского стола» города – позволили бы ей протянуть пару дней, может быть, неделю. А затем она снова столкнулась бы с той же проблемой выбора. При этой мысли она ощутила легкую тошноту. Некогда она была бессмертной и легко скользила сквозь бесчисленные измерения реальности. А теперь, увы, обречена на столь скудное существование.
Она уперлась рукой в холодный металлический бок переполненного мусорного бака. Никогда больше, поклялась она себе. Сегодня с этим будет покончено.
Вонь гниющего мусора была невыносима. Суриэль побрела прочь от бака, к выходу из переулка. Дойдя до места, где воздух был чище, она села на тротуар, скрестив ноги, и сделала глубокий вдох. Каждый короткий выдох расширял ее сознания, и вскоре она смогла почувствовать жизненную энергию травы, пробивающейся сквозь щели в асфальте. Всплеск эмоций, пьянящих и запутанных, обрушился на нее. Где-то в этом вихре была и нужная ей свежая, сочная жертва.  
Вот оно – трепетание сложных запахов, намек на богатый вкус на кончике языка. Перец и нашатырь, жгучий гнев и горькое отчаяние. А под ними – травяной запах надежды, не желающей умирать. Эта душа страдала, она почти убедила себя, что ни Богу, ни миру нет дела до ее боли. Но все же убедила не до конца.
Суриэль на крыльях ветра полетела к своей жертве, охотно пожертвовав силой ради скорости. Через три удара сердца она уже стояла на краю парка. Вздыбленная земля, перекошенные качели, перевернутые лавочки и обломки бетона. На невысокой колонне от питьевого фонтанчика, сброшенного с постамента яростью землетрясения, сидела худощавая смертная женщина. В руке у нее поблескивала бутылка.
***
Виски обожгло рот и горло и оставило после себя жесткий, металлический привкус на спинке языка. Точно так, как она помнила. Когда ей было двенадцать лет, она даже представить не могла, что захочет попробовать спиртное. К тому времени, как ей исполнилось пятнадцать, она с трудом представляла себе жизнь без него.
- Совсем как папочка, - пробормотала она, хихикнув.
Мать предпочитала водку, бесцветное пойло, почти лишенное запаха, которое можно было налить куда угодно и вообще спутать с водой. Разумеется, если никто не станет принюхиваться. Хитрости трусливой пьянчуги. Линнея пошла по стопам отца: если ты пьешь виски, у тебя хотя бы хватает смелости признать, что ты катишься в ад.
- Меня зовут Линнея Энн Пол, - произнесла она в ночь. – Доктор Линнея Энн Пол. Я была трезвенницей двадцать лет и три дня.
Бедрами она чувствовала холод, идущий от шероховатого камня постамента. Она сделала еще один глоток. Жидкий огонь потек по внутренностям. Ей снова восемнадцать, она мчится по тихим улицам жилого района, окна в машине опущены, радио включено на полную громкость, и она раскачивается на сиденье под ритмы Brown-Eyed Girl. Одна рука лежит на руле, вторая держит бутылку, из которой Линнея успевает глотнуть между куплетами песни. Бедная Джули, она упустила возможность прокатиться на этой волшебной колеснице. Занудная младшая сестренка, побоявшаяся поехать с ней в кино просто потому, что Линнея немного выпила.
- Да я в порядке, я справлюсь. Поехали, - она смеется, глядя в разочарованное лицо Джули, уверенная, что сумеет уговорить ее.
- Нет. Не с тобой, когда ты такая, - у Джули розовеют щеки, как и всегда, когда она расстраивается.
- Какая «такая», сестренка? – рука дразнящим жестом тянется потрепать ей волосы.
Джули отступает назад, взрослая и настороженная.
- Как папа и мама. Ты же на ногах не стоишь. Если я притронусь к тебе, ты упадешь.
Обвинение, слетевшее с губ двенадцатилетней девчонки, на мгновение заставляет ее замереть на месте. Затем ее охватывает неукротимый гнев. Она хватает первое, что подвернулось под руку – стеклянную черепаху-копилку Джули, драгоценное напоминание о давней поездке в Западную Виргинию, - и запускает ею в стену.
- Ах ты маленькая сучка! Ты тут что, Богом стала? Ну и черт с тобой, оставайся. А я поехала.
Она ехала уже почти час, слишком злая для того, чтобы сидеть в кинотеатре и следить за кривлянием актеров в очередной киношке. Остановка у «Магазинчика Бинни», где ей пришлось пересчитать стоимость продаваемой отравы на количество купюр в кармане ее джинсов, немного успокоила ее. Затем была долгая прогулка по велосипедной дорожке к лагуне, отмеченная жесткой горечью «Канадского тумана» . К тому времени, как она была готова ехать домой и все простить, бутылка опустела более чем на половину. Но она вовсе не была пьяна, как эти чертовы уроды, ее родители. Она могла держать себя в руках. Именно поэтому она и начала пить. Чтобы доказать себе, что она не такая.
А затем еще один автомобиль с грохотом врезался ей в пассажирскую дверь. Она помнила, как вопли радио смешиваются со звоном разбиваемого стекла, а затем все надолго тонет в тишине и темноте.
Первым, что она увидела, придя в себя, было личико Джули, которая с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.
- Пожалуйста, Линни, не умирай. Не оставляй меня с ними.
Позже, увидев покореженный автомобиль, она поняла, что в ту ночь Джули могла бы погибнуть. Пассажирского места больше не существовало. Сломанные ребра и прочие травмы у Линнеи объяснялись тем, что ее прижало к водительской двери вминаемой боковиной автомобиля. После этого она поняла, что была пьяна. Поняла, что жизнь ее сестры была даром Неба, невероятным везением, которое случается иногда, когда Бог бывает настроен миролюбиво и не прочь преподать вам урок. А теперь Главный Ублюдок вознамерился забрать ее.
- Что, я чего-то не усвоила? Я была недостаточно хороша? Двадцать гребаных лет я была чистенькая и трезвая. Что, этого мало, ты хочешь наказать меня сильней? Все, о чем я тебя просила, это сделать так, чтобы она не страдала. Чтобы ей было хорошо, вот и все. А не это, - на последнем слове голос ее сломался. – Господи, что угодно, но не это.
Бутылка выскользнула у нее из руки и стукнулась о бетонный постамент. Женщина половчее перехватила ее, не давая упасть на землю.

[khe12]

- Неплохо, - произнес кто-то рядом. Молодой женский голос, и пугающе близко от нее. – Я б не отказалась от глоточка, если ты поделишься.
Линнея молча протянула бутылку. Взявшаяся за нее рука была маленький и худой, с покрасневшей грубой кожей вокруг обкусанных ногтей. Мизинец наполовину был скрыт серебряным кольцом-змейкой. Линнея скользнула взглядом выше, по затянутой в свитер руке, чтобы увидеть незнакомку полностью. Темные блестящие волосы топорщились неровными прядями, с одной стороны их длина достигала подбородка, с другой голова была выбрита над ухом. Куча сережек, от мочки и до самого кончика уха. Угловатое резкое лицо. Узкие плечи, легкая сутулость. Штаны, которые казались нарисованными, поблескивали в лунном свете, намекая, что сшиты из кожи. Остроносые туфли с тяжелыми квадратными каблуками. На этих тонких ногах они казались специальными утяжелителями.  
- Ты когда в последний раз ела? – выдавила из себя Линнея.
Девушка пожала плечами:
- Недавно. Я в порядке, не волнуйся, - она протянула бутылку назад. – Рейф.
- Линнея, - машинально отозвалась та, краем сознания с удивлением отмечая, что сейчас она, сидя посреди разрушенного квартала, обменивается любезностями с уличной бродяжкой. Бутылка под пальцами казалась успокаивающе-реальной – этакий противовес окружающему безумию.
- Приятно познакомиться.
- Взаимно.
Несколько минут прошли в тишине, нарушаемой только потрескиванием бумаги, когда бутылка переходила из рук в руки.
- Раньше я тут жила, - сказала Рейф. Кивком головы она указала на отдаленное здание, наполовину обрушившееся.
- Дом в той стороне. Третий этаж. Квартира моей сестры.
- И что случилось?
- Энни погибла, - худое плечо на мгновение дернулось вверх. – Она спала, когда дом рухнул.
- Мне жаль, - глаза Линнеи наполнились слезами. Бедная девочка, вот так сразу лишиться и дома, и семьи. Это нечестно. Она сделала большой глоток, чтобы не разрыдаться. Выпивка и усталость ослабили ее защиту, не хуже кислоты разъедая броню, в которую она заключила свое сердце. Она резко выпрямилась и начала шарить по карманам в поисках бумажных платочков. Если она сейчас сдастся, она потонет в горе и никогда больше не выберется на поверхность.
- А у тебя что? – спросила Рейф.
И тогда из нее хлынул поток слов, перемежаемых глотками из бутылки и глухими всхлипами. Болезнь и боль Джули. Их долгое ужасное детство, скрашиваемое только обществом друг друга. Хорошие годы после того, как они ушли из дома. Ее собственная неустроенная взрослая жизнь, где единственными яркими пятнами были ее работа и ее сестра. Где-то на середине этого словоизвержения она посмотрела в глаза слушательнице и почувствовала себя так, слово провалилась в дыру, ведущую к центру мира. Но, как ни странно, ощущение это казалось вполне естественным.
- Я онколог, - поведала она этой вечной бездне. – Лечу рак. Я все время работаю с пациентами в терминальной стадии болезни. Я знаю, что люди умирают. Я должна была бы примириться с этим. Но я не могу. Я не могу больше смотреть, как она страдает, и я не могу позволить ей уйти. И я уж точно не могу спасти ее, - последние слова оставили во рту привкус пепла. – У нее больные почки. Плюс три удара, спасибо проблемам с сосудами, которые она унаследовала от нашей мамочки. Не моя область.
Она резко поднесла бутылку к губам, сделала большой глоток:
- Представляешь себе, каково это – быть высококлассным специалистом, таким, что знания по медицине чуть из ушей не лезут, и понимать, что толку от тебя – ноль? Я как гражданский на поле боя. Я извожу нефролога, выуживаю информацию о новых способах лечения, которые никто не соглашается опробовать, перерываю Интернет в поисках панацеи. Каждый час я умоляю дать мне информацию о ней. Спала ли она, ела, сколько кубиков обезболивающего нужно будет ей вколоть? Потом я иду туда и пару часов изображаю радость, так что в конце концов мы обе так устаем от этого, что уже не можем друг на друга смотреть, - она снова приложилась к горлышку. – Сегодня вечером она попросила меня дать ей умереть. Ничего себе рождественский подарочек, а? Я спросила ее, чего бы ей хотелось на Рождество. Как если бы она выкарабкалась, как будто все в порядке. Вот она мне и ответила.
- Плохо, - в тихом голосе Рейф слышалось понимание.
- Угу.
Снова наступила тишина, почти осязаемая, такая, что Линнея слышала стук собственного сердца. Она чувствовала себя опустошенной, словно после долгого приступа рвоты, пережитого на коленях у фарфорового «седалища». Пульсация в висках предвещала сильную головную боль, но пока что состояние было вполне терпимым. Даже желанным. Что угодно, лишь бы отвлечься от решения, которое нужно принять.
- Ты веришь в чудеса? – снова Рейф. Спрашивает так, словно ответ ее не слишком интересует.
Линнея вскинула голову и посмотрела Рейф в лицо.
- Покажи мне чудо, и я тебе отвечу.
Рейф улыбнулась и взяла Линнею за руку. Затем она произнесла слово, которого Линнея раньше никогда не слышала и от звуков которого у нее мурашки поползли по телу.
Головокружение охватило ее, затянув в многоцветный вихрь. Линнея попыталась встать, но земля исчезла. Единственной реальностью были вцепившиеся в нее пальцы Рейф. Все остальное было навеянными безумием галлюцинациями. Мимо нее проносились образы из ночных кошмаров, они смотрели на нее, подбирались поближе, тянулись к ней полупрозрачными пальцами, похожими на пряди болезнетворного тумана. Малиново-черного от гнева, серо-желтого от отчаяния. Черная вспышка, оттенка которой она не смогла распознать, ненавистью обожгла мозг. Вслед за эмоциями пришли голоса. Тысячи голосов окружали ее, бились в уши невероятной симфонией воплей, криков и шипящих шепотов. Она закричала в ужасе, а потом рухнула на колени.
Колени ударились о твердый пол. Знакомый грязно-белый линолеум, она упирается в него руками. Никаких больше цветов. Никаких воплей проклятых. Только твердый пол и благословенная тишина.
Тихие звуки, тоже знакомые, коснулись ее сознания – приглушенный писк монитора, показывающего кровяное давление, и тихое сипение респиратора. Она села на пятки и огляделась. Они были в палате Джули, сама она стояла на коленях перед приподнятой кроватью, а Рейф примостилась на краешке пластикового стула для посетителей.
- Как ты… что.., - она была слишком потрясена для того, чтобы говорить.
- Ты хотела чуда, - Рейф улыбнулась, и в полутемной комнате словно стало светлее. – Ничего особенного, смею тебя заверить. Любой супергерой из комиксов справился бы с этим. Или с чем-нибудь похожим. Но я решила, что для начала сойдет.
- Это на самом деле, - утверждение вышло полувопросительным.
- Да.
- Ты.., - Линнея замолчала, окончательно запутавшись. В голове роились тысячи вопросов. Через этот хаос пробился давно забытый голос сестры Фрэнсис, лепечущей об ангелах-хранителях.
- Не совсем, - казалось, Рейф прочла ее мысли. – Но я – именно та, кто тебе сейчас нужен.
Девчонка с улицы встала и пересекла комнату одним плавным движением. Линнея поняла, что пытается услышать мягкий шелест ангельских крыльев. Рейф, выглядевшая такой хрупкой, нависла над распростертым на кровати телом. Пальцем она прочертила провела по лицу Джули, прочертив линию от щеки к подбородку. Затем она положила руку Джули на горло.
Свет от монитора отразился от серебряного кольца-змейки. Рука Рейф начала светиться тем же серебристым светом. Распространившееся от нее сияние окутало Джули с ног до головы. Линнея наблюдала за всем этим как во сне, мысли ее словно вязли в густой патоке. Она видела тело сестры насквозь, все ее мускулы и жилы, кровь и кости. Очертания каждой клеточки светились в полумраке комнаты, нездоровая желтизна местами сменялась черными и коричневыми пятнами. Эти цвета вызвали у нее отвращение, но все же она продолжала смотреть. Рейф все изменит. Ее бездомный ангел-хранитель вылечит Джули. Она сможет. Именно для этого она и отыскала Линнею в ночном городе.
Казалось, свет в комнате тускнел по мере того, как усиливалось серебристое сияние. Соприкасаясь с аурой Джули, оно на мгновение разгоралось ярким белым светом и тут же гасло, меняя цвет с серебристого на уныло-серый, а затем и черный. Черный настолько глубокий и всепоглощающий, что он притягивал взгляд точно так же, как дырка от зуба притягивает язык. Линнея застыла в ужасе. В голове ее эхом отразился безмолвный крик, но с гул не слетело ни звука.
Ангел убивал Джули. Убивал ее младшую сестренку. Только Линнея  могла остановить его, но ее мышцы отказывались ей повиноваться, голосовые связки словно заледенели, а разум завис во времени. Не осталось ни надежд, ни молитвы. Только одно ужасное мгновение, длящееся целую вечность.
Рейф убрала руку с шеи Джули.
- Смотри, - шепнула она. В одном тихом слове Линнея услышала отголоски тысяч голосов.
Из черной дыры, которой стала Джули, начала подниматься дымка. По мере того, как она густела, в ней стали различимы цвета – розовый и зеленый, золотистый и голубой. Светящийся радужный шар поднялся выше, потом подплыл к Линнее. Инстинктивно она протянута к нему руку. Окруженная сиянием сфера на мгновение опустилась в ее сложенную лодочкой ладонь. Прикосновение было подобно рукопожатию с кем-то знакомым и любимым.
- Джули, - пробормотала она, цепляясь за это имя. – Господи, Джули.
Шар взлетел выше и легонько коснулся ее лба. На нее обрушилась волна ощущений, сменяющихся слишком быстро, чтобы их можно было прочувствовать. Головокружительная радость маленького ребенка, который ходит вокруг нее, держась за руку, и ее собственное улыбающееся лицо, лицо семилетней девочки, в центре этого вращающегося мирка. Теплая тяжесть, прижавшаяся к ее спине, пока сама она приглушенным голосом читает в темной комнате сказки братьев Гримм. Запах жареной курицы. Хрупкая защита объятий, в то время как снизу доносятся гневные вопли родителей. Сад на окне, который они посадили в первый год отдельной жизни. Любовь, мужество, сожаление. И поверх всего этого - восхитительное чувство свободы. Тюремные решетки рухнули, измученное болью тело больше не удерживало то, что так яростно желало освободиться. Душа Джули окутывала Линнею любовью, отгоняя прочь страх, охвативший ее несколькими мгновениями раньше.
Теперь она поняла. Не ангел-хранитель. Другое существо. То, в котором нуждались и она и Джули, вот только она была слишком упряма, чтобы признать это.
Она повернулась к Рейф. Юная бродяжка была на месте и по-прежнему казалась маленькой и истощенной. За ее спиной Линнея увидела тень огромных крыльев, темных, мерцающих приглушенным светом, как будто выкроенных из ткани космоса. Та же сияющая тьма, усеянная кружащимися звездами, смотрела на нее из глаз Рейф. Она манила Линнею, как манит к себе гладкая поверхность полночного пруда. Ее охватило сильнейшее желание узнать, что же таится в этих глубинах. Она потянулась, чтобы прикоснуться к этому тусклому звездному свечению…
… а затем в растерянности опустила руку, когда видение пропало. Не было ни создания ночи, ни крыльев, ни скрытых глубин, в которые так хотелось погрузиться. Только тощая всклокоченная Рейф, склонившаяся над больничной кроватью.
Она огляделась, надеясь отыскать радужную сферу, но та тоже исчезла. Осталась только Джули, ее лицо и во сне было отмечено печатью боли, заглушить которую не могли даже сильные лекарства. Сипение респиратора и писк монитора в наступившей тишине казались оглушительно-громкими.
- Она еще жива, - Линнея слышала собственные слова так, словно находилась за мили отсюда.
- Да.
- Но она…но ты.., - кровь ревела у нее в ушах. Она уставилась на ковер с узором «елочкой», как будто он мог помочь ей вернуться в реальность. – Это было на самом деле. То, что я видела. Это было на самом деле.
- Это может произойти, - Рейф наклонила голову вбок и смерила Линнею оценивающим взглядом. – Но только если ты и в самом деле захочешь воплотить видение. Я не могу освободить ее, пока ты не попросишь.
Медленно Линнея подняла голову:
- Я прошу.
- Все должно быть сделано через тебя, - ответила Рейф. – Только у тебя есть такое право.
- Что… что я должна сделать?
- Обними ее и положи одну руку сюда, - Рейф притронулась к ее горлу почти у гортани. Прикосновение принесло с собой неожиданный, резкий, довольно сильный запах – так пахнет воздух перед ударом молнии. Когда Рейф опустила руку, Линнея ощутила тоску. Двигаясь медленно, словно сквозь толщу воды, она подошла к кровати, присела на край и приподняла Джули за плечи, прижимая ее к себе.
- Закрой глаза, - пробормотала Рейф. Линнея чувствовала себя подвешенной в пространстве. А затем мысли пропали, остались только ощущения. Покалывание на коже сменилось вспышкой белого жара, такой неожиданной и быстрой, что Линнея не успела закричать. Затем обжигающая жара ушла, сменившись благословенной прохладой тумана. Ее окружал запах дождя – запах облегчения, избавления, освобождения. Она открыла глаза и с удивлением посмотрела на серебристый свет, идущий от ее руки. Свет накрывал тело ее сестры, окутывал его, а затем уступал место черноте, осторожно разрывая последнюю связь между страдающим телом и духом. Затем наступил черед радуги, дымки и сферы. Цветной вихрь поднимался все выше. Казалось, потолок пропал, или, быть может, то было ангельское зрение, позволившее Линнее видеть радугу до тех пор, пока та не исчезла среди звезд.
- Прощай, Джули, выдохнула она. Слезы текли по щекам, но она не пыталась вытереть их. Писк монитора, внезапно ставший пронзительно-резким, вернул ее в реальность. Она посмотрела вниз, на сестру. Теперь лицо Джули казалось расслабленным и пустым. Таким же пустым, как тот закуток в ее сердце, где раньше жила ее младшая сестренка.
Линнея опустила тело сестры на смятую наволочку, затем встала на колени и обхватила себя руками за плечи в тщетной попытке удержать пустоту снаружи, не дать ей овладеть собою. Где-то на краю серой пустоши, раньше бывшей обиталищем для ее сердца и души, затаилась невыносимая скорбь. Теперь она была ходячим мертвецом, пустой оболочкой, скорлупкой в форме человека.
«Нет», - раздался шепот у нее в голове. Голос был полон сострадания, глубокого и безграничного, как океан. – «Я здесь. Я всегда буду здесь».
Она слепо повернулась в ту сторону, откуда шел голос, вытянув руки, чтобы вцепиться в его источник. Темные крылья, сотканные из звездного света, укрыли ее, словно желая защитить от всех бед.
***
От запаха, исходящего от волос Линнеи, кружилась голова. Суриэль полностью открылась ему и другим, ранее незнакомым, ощущениям: шелковистой мягкости волос, касающихся ее щеки, теплой тяжестью женского тела в руках. Она прижимала к себе новообретенную верующую, опьяненная осознанием того, что ей удалось утишить скорбь. После вечности в Бездне она наконец смогла облегчить страдания, а не просто разделить их. Чувства Линнеи бурными волнами накатывали на нее, возносили вверх и одаривали силой. Она чувствовала обжигающий жар страданий, вонь ужаса, холодный горьковатый пепельный привкус грядущего одиночества. Но под всем этим таился вкус, который для Суриэль был бесценным: чистая зеленая свежесть веры и надежды. Она впитывала его, как иссохшая земля впитывает воду. Никакой дар не был бы чрезмерным для этой смертной, поделившейся с ней этой роскошью. Она прижала губы к макушке Линнеи в благословляющем поцелуе.
- Я здесь, - пробормотала она. Она знала, что Линнея слышит ее, хотя и не издала ни звука. – Я всегда буду здесь. Ты теперь моя. Я буду заботиться о тебе. Обо всем. Всегда.
Я – Смерть, и я вечна.

[Артемий Фроус]

 Вахх))) Очень интересно! Вы - молодец.))

[khe12]

Я - переводчик. Сочиняла это точно не я.

[pavel123]

Всё равно молодец! 

[Дионис]

Присоединяюсь, перевод весьма и весьма на уровне, читается гладко и передаёт атмосферу. Вы действительно молодец.

[Юкио]

Действительно, хорошо. А продолжение первого рассказа будет?

[khe12]

Так он закончен. Весь рассказ уместился в три поста (там, где Малак идет домой с оторванной рукой, - это конец).
А вообще правильно мне говорили - у БВ книги с правилами написаны более художественно, чем собственно художественные произведения. Из десяти с лишним рассказов интересными можно только 2-3 назвать.

[Юкио]

Не заметил... Дико, бешено пардонирую.

[khe12]

Услада Дьявола (Devil's Sugar)
Грег Столзи

…набожным лицом
И постным видом мы и черта можем
Обсахарить.

- Уильям Шекспир, Гамлет

Автобус был, что называется, класса люкс.  В нем был встроенный видеопроигрыватель с экраном, на котором сейчас показывали  «Цвет пурпура». Еще в нем имелось два туалета, а откидные сиденья были на дюйм шире кресел первого класса в самолете. Такие автобусы считались последним словом в машиностроении и использовались в основном для перевозки пожилых людей, отправляющихся в увеселительные поездки по игровым заведениям.  Но на табло этого автобуса не высвечивались названия вроде «Атлантик-сити» или «Лас-Вегас».  Нет, на нем красными светодиодами было выведено ИИСУС С НАМИ.
Автобусы класса люкс могли перевозить до пятидесяти пассажиров и уйму багажа. В этом автобусе ехало двадцать семь женщин, двенадцать мужчин и один демон из Ада.
Конечно же, о демоне никто не знал. Ему не хотелось привлекать к себе внимание. Он просто сидел в задней части автобуса и читал «Джека Фауста».
У демона – которого звали Гавиэль – не было ни рогов, ни крыльев, ни раздвоенных копыт. На самом деле он выглядел совсем как Ной Уоллес, старший сын преподобного Мэттью Уоллеса. Он был высок, чернокож и очень красив. «Потерянный рай» и «Фауста» Марло он уже прочел. Научная фантастика с элементами альтернативной истории могла, как ему казалось, внести приятное разнообразие в круг чтения (как и большинство демонов, он искал тех, у кого есть вера).
Ной покинул церковь своего отца много лет назад. Насколько было известно прихожанам, недавно он вернулся в лоно церкви, как истинный блудный сын, раскаиваясь в неверии и горя желанием помочь отцу в его трудах.
Именно он предложил поехать в Лос-Анджелес.
Мэй Картер еще со времен юности питала к Ною нежные чувства – он тогда учился в выпускном классе, а она только-только перешла в старшую школу. Чтобы находиться рядом с ним, она даже вступила в дискуссионный клуб, хотя всегда была ужасно застенчивой и училась довольно плохо. Но сейчас ей уже был двадцать один год, а не пятнадцать, и она решила поговорить с Ноем. Пусть даже он был из богатой семьи, а она – из бедной. Пусть даже он трудился над диссертацией, а она работала в кабинете стоматолога.
Мэй присоединилась к «Миссии милосердия», чтобы быть рядом с ним.
- Что читаешь? – спросила она.
Ной поднял голову и улыбнулся:
- Ничего особенного, - он отложил книгу и поднял подлокотник между своим сиденьем и соседним, которое пустовало. Мэй, слегка покачиваясь, сидела в проходе, одетая в свое лучшее выходное платье.
- Присаживайся, - сказал он.
Она тихонько сглотнула и подчинилась.
- Это для зашиты на магистра? – слово «магистр» в ее устах звучало странно. – В смысле, книга?
- Может быть. Возможно, понадобится для диссертации.
- Да ну?
- Я подумываю написать об образе Сатаны в литературе. Показать, как он менялся со временем. Ну, ты знаешь. Каждый век получает такого Дьявола, которого заслуживает.
- Звучит… интересно.
- «Демон» в этом романе – это космический пришелец, предлагающий новейшую технологию. Он хочет, чтобы человечество само себя уничтожило, потому что люди по природе своей ущербны и склонны к скотству. Весьма современный взгляд, верно? По сравнению с мильтоновским Сатаной, который хотел уничтожить людей, ставших возлюбленными детьми Господа, из зависти.
- Угу, - ей хотелось бы сказать что-нибудь умное.
- В общем, ничего интересного, - он пожал плечами и всем телом развернулся к ней. – Ты веришь в Дьявола, а, Мэй?
Столкнувшись с полной силой его взгляда, она почувствовала себя крайне неуютно. Как на колючках.
- Наверное.
- Наверное? Лучше бы тебе знать наверняка.
- А ты?
- О да, - ответил Ной. – Не испытываю ни малейших сомнений.
Он отвернулся, чтобы посмотреть в окно.
- Говорят, его видели в Лос-Анджелесе, - сказала Мэй. – Во время землетрясения, слышал?
- Да, слышал.
- Думаешь, это и правда был… Дьявол?
- Я думаю, что Искуситель приходит под разными обличьями, - отозвался Ной. – Он может быть ночным кошмаром или твоей сладчайшей мечтой. Он может быть женщиной, такой прекрасной, что ты с ума сойдешь от желания, он даже может быть идеей – самым логичным, разумным доводом из всех, что тебе приходилось слышать.
- Я как-то слышала, что если Дьявол стучится к тебе в дверь, нужно сказать «Иисусе, не мог бы Ты открыть?»
Ной повернулся к ней и улыбнулся:
- Неплохой совет. От кого ты его слышала?
Он легонько погладил девушку по колену. Сердце у нее екнуло, мышцы на бедрах на мгновение сжались.
- От твоего отца, - ответила Мэй.
- Хороший совет – если знаешь, кто стоит у твоей двери, - он чуть наклонил голову. – Но тебе не о чем беспокоиться, верно? У тебя есть вера – истинная вера…
***
Гавиэль флиртовал с Мэй до тех пор, пока они не достигли предместий Лос-Анджелеса. Кто-то изуродовал знак у въезда в город. Теперь на нем было написано "Добро пожаловать в Город Аггелов".
Пелена дыма по-прежнему окутывала город. Верующие молча смотрели в окна автобуса. Возможно, они пытались рассмотреть покореженные остовы развязок. Возможно, надеялись увидеть бунтовщиков, мародеров или Национальную гвардию. Считалось, что худшее осталось позади. Считалось, что люди могут без опаски возвращаться в Город Ангелов.
Пассажиры автобуса не были первыми христианами, под пение молитв прибывшими в город с запасами продовольствия, но они были первыми, кто приехал с собственной камерой и съемочной командой. Преподобный Мэттью Уоллас, чье шоу "Час власти Иисуса" было хорошо известно в Миссури, по совету своего сына решил обратиться к зрителям с просьбой о пожертвовании пищи, одеял и денег (конечно же, денег) для людей в пострадавшем Лос-Анджелесе. Ной Уоллас собирался возгласить группу верующих, направлявшихся в разрушенный город, и исцелить его добротой, щедростью и молитвой.
Мэттью остался дома, чтобы договориться с кабельными сетями о трансляции поездки на всю страну.
***
В то время, когда автобус пересекал реку Лос-Анджелес, двое полицейских стояли по бокам от задней двери разорившегося ресторана. Один из них, по имени Стэн Блэндингс, носил форму. Вторая, детектив Кэрри Грайс, была в штатском. Оба держали в руках пистолеты. У обоих пистолеты были нестандартными: "Дезерт Игл" калибра .50 у него и "Смит и Вессон" калибра .45 у нее. Оба копа прекрасно осознавали останавливающую силу своих пушек.
- Подозреваемый скрылся в канализации, - сказал Блэндингс в свою рацию. – Повторяю, подозреваемый скрылся в канализации по 88-й улице. Он передвигается пешком. Детектив Грайс и я преследуем его, прием
Это была ложь.
- Помощь выехала, - раздался сквозь потрескивания голос дежурного. Благодаря Блэндингсу высланное подкрепление направится не в ту сторону. Грайс коротко кивнула ему.
- Он перекинулся, - сказала она, глядя на дверь. Ржавую металлическую дверь, грязную и покореженную. Вверху, вдоль ее края, виднелось пять вмятин от пальцев. Грайс, пристально вглядывавшаяся в эти отпечатки, решила, что рука у оставившего их должна быть размером с бейсбольную перчатку.
Блэндингс облизнул губы:
- Верно.
Открыв дверь, их жертва закрыла ее за собой. Чтобы задержать преследование и удрать? Или чтобы они начали выламывать дверь и дали ему возможность напасть на себя? Сквозь трещину они видели только неясные тени.
- Его нужно вымотать, - сказала Грайс. Она наклонила голову, словно прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу. – Когда он снова станет человеком, начнем действовать. Он выдохнется.  
- И тогда мы его подстрелим.
- Точно.
- Я впереди? – Стэн стоял с той стороны двери, где были петли.
Она кивнула:
- На счет три, - Грайс отогнула один палец, затем второй…
Кэрри с силой ударила ногой по двери. Искривленная металлическая панель заскрежетала по полу, открываясь. Стэн сначала сунул в проем голову, потом, пригнувшись, бросился вперед и тут же ушел влево. Кэрри быстро последовала за ним, уходя вправо и освещая лучом фонарика грязное помещение.
Эхо подхватило звук их шагов, когда полицейские бросились к пыльным столам, за которыми можно было укрыться.
- Глянь-ка, - Стэн направил луч фонарика на постепенно исчезающий кровавый след, ведущий к передней двери.
Кэрри смотрела туда, куда он указал, и поэтому не увидела существо, сорвавшееся с потолка.
Ей следовало бы догадаться. Она же видела, как эта тварь ползает по стенкам, как какой-нибудь Человек-паук. Да в дюжине плохих фильмов показывалось, как люди прячутся на подвесном потолке! Вот только настоящий подвесной потолок не выдержал бы веса взрослого человека, не говоря уже о чудовище ростом в восемь футов. Но у взрослых людей не бывает острых и прочных, как железо, когтей, чтобы зацепиться ими за крышу.
В полицейской академии их такому не учили.
Кэрри развернулась на месте и выстрелила, услышав крик Стэна. Тварь спрыгнула на пол позади него, как какая-нибудь обезьяна, и схватила его за руку и бедро своими огромными лапищами. Кэрри спустила курок, когда чудовище рывком вскинуло Стэна над головой. Она промазала. Темное крыло плавно прошло под рукой твари и мазнуло по животу Стэна. Тот завопил. Крылья на вид казались сделанными из влажной черной резины, но были острыми, как бритвы.
Она чуть опустила пистолет – не хватало еще подстрелить Блэндингса, - и вторая пуля насквозь прошила твари бедро. Кэрри снова выстрелила, на этот раз попав в туловище, и чудовище швырнуло в нее тело Стэна.
Кэрри отшатнулась, но Блэндингс все равно врезался в нее, сбивая с ног. Тварь схватила стол и бросила в ее сторону. Грайс снова выстрелила, не целясь, прежде чем пригнуть голову, закрываясь руками и пытаясь откатиться подальше, но стол с тошнотворным хрустом ударил ее по левому предплечью. Кость сломалась, вызвав в голове вспышку боли. Опускаясь на пол, Кэрри слышала, как стреляет Блэндингс.
Тварь на мгновение стала отчетливо видна на фоне залитого светом дверного проема, потом исчезла. Раны в ноге и брюхе затягивались буквально на глазах.
- М-м-мать! – простонал Блэндингс. Кэрри посмотрела на него. Рубаха и штаны были заляпаны кровью, желчью и дерьмом. Тварь разорвала ему внутренности, забрызгав Блэндингса их содержимым.
- Хуесос, - прорычал Стэн, сводя вместе края пореза. Поморщившись, он прошелся пальцами вдоль всей раны, защипывая края, словно на куске глины. С точно такими же стонами Кэрри подсунула левую ладонь под левое колено и дернула сломанную руку, выпрямляя ее. Кость хрустнула, края обломков соединились, и женщина скривилась. То, что должно было заживать полгода, срослось за мгновение. И все равно было чертовски больно.
- Идем за ним? – спросил Блэндингс, тяжело дыша.
- Он мог затаиться в переулке, чтобы еще раз напасть на нас.
- Тогда выходим через переднюю дверь и обходим здание.
Кэрри сделала глубокий вдох. Она устала, а игра в кошки-мышки, похоже, закончится не скоро.
Уходя, ни один из них не заметил проехавший мимо малогабаритный серый автомобиль, за рулем которого сидел некто в темном плаще.
Вслед за автомобилем появился демон Гавиэль.
***
Тварь, за которой охотились копы, была еще одним демоном. Его звали Йориэль, и он очень устал. Он чувствовал, как его человеческое тело – слабое, жалкое, негодное – рвется наружу, пытается выбраться на поверхность и лишить его сверхъестественной мощи и величия.
Он согнул одно из щупалец с глазом на конце и в самом деле увидел пальцы, движущиеся под его кожей, увидел унылое лицо Джорджа Моррисона, вжимающееся изнутри в его угольно-черную грудную клетку.
- Ух… еба-а-ать!
Он резко развернулся. Бомж! Этот заляпанный блевотиной полудохлый человечек, барахтающийся в грязи, мог стать для Йориэля спасением. Демон вскинул сильные руки и расправил крылья, как плащ.
- ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ И ПОЗНАЙ СТРАХ!
Ничего!
Йориэль не мог понять, в чем дело. Бомж не верил.
(как и большинство демонов, Йориэль не мог обходиться без веры)
Восьмифутовое чудовище, щупальца там, где должны быть волосы, глаза на щупальцах и рот, полный черных, бритвенно-острых зубов, расположенный не на морде, а на макушке… и он не верит. Человек закрыл лицо руками, наверное, виня во всем наркотики или выпивку, сомневаясь в собственном рассудке… думая о чем угодно, только не о том, что в одном из переулков Уоттса (1) он встретил демона из Ада.
У Йориэля не было времени на убеждения. Правой рукой он ухватил бомжа за плечо, погружая в плоть когти и сминая ее, как тесто для хлеба. Кончики пальцев сжались на головке кости, выворачивая ее из плечевого сустава и разрывая сухожилия. Человек завопил прямо в отвратительное лицо склонившегося к нему Йориэля.
- ТЕПЕРЬ ТЫ МНЕ ВЕРИШЬ?
Пальцами левой руки он прощупал промежутки между ребрами, сквозь кожу и жир потянулся к грудной клетке и за нее, и тут на него нахлынуло желанное ощущение.
- Нет бога кроме Аллаха, и Мухаммед,.. – пробормотала жертва Йориэля в последние мгновения свой жизни, а демон впитал в себя умирающую веру человека. Ее было немного. Но ее было достаточно.
- Обчищаешь бродяг, чтобы стать более реальным? Да уж, незавидная судьба.
Йориэль повернулся и увидел еще одного человека – нет, не человека. Такого же, как и он. Сбежавшего демона.
- КТО ТЫ?
- Я редко называю свое имя – в особенности тем, кто находится в отчаянном положении.
- НЕ СМЕЙСЯ НАДО МНОЙ, ИБО У МЕНЯ ЕСТЬ СИЛА. ЕЕ ХВАТИТ, ЧТОБЫ СРАЗИТЬСЯ С ТОБОЙ.
- Возможно, - в голосе второго мятежника слышалось сомнение, оно же читалось у него на лице. – Но сможешь ли ты после этого сразиться с теми, кто гонится за тобой?
- ОТКУДА ТЫ ПРО НИХ ЗНАЕШЬ?
- Я тебя умоляю. Учитывая, что ты тут творил, странно будет, если тебя не почувствовали все Элохим Калифорнии. У тебя нет почитателей, верно? – спросил он, но прежде чем чудовище ответило, их прервали.
- Вот он!
Грайс и Блэндингс вывернули из-за угла с пистолетами наготове и обнаружили, что их покрытая кровью жертва беседует с хорошо одетым чернокожим мужчиной. Тот обернулся и с пугающей грацией извлек откуда-то 9-миллиметровый пистолет. Грайс взяла эту новую угрозу на себя, а Блэндингс прицелился в возвышающегося над ними монстра.
- О, господи, - произнес мужчина. – Вассалы.
Таким тоном Ричард Никсон мог бы сказать "коммунисты".
- Это не твое дело, - ответила Грайс.
- То, что люди мучают Элохим? Будет моим.
- Собираешься пристрелить полицейского? – спросил Блэндингс, не отводя взгляда от Йориэля.
Мужчина усмехнулся:
- Я поднял оружие против карающих ангелов Господа. Твой значок едва ли напугает меня.
- Тогда давай, стреляй, - сказала Кэрри. – Мы не настолько беспомощны, как ты думаешь.
- Не сомневаюсь. Что вы получили в обмен на души? Физическую неуязвимость? Что, нет? Что-то послабее? Тогда быстрое заживление ран? – он покачал головой. – Не слишком мудрый выбор, но это не важно. Ничто из этого не поможет против пуль, благословленных католическим священником.
- Да хоть личный пулемет папы Римского, - сказал Блэндингс, но все же на мгновение отвел глаза от Йориэля…
… и тварь тут же взлетела, устремляясь вперед и вверх на огромных крыльях. Возникший от его рывка ветер поднял в воздух мусор и пыль, но негромкий шум потонул в грохоте трех выстрелов. Пистолет Блэндингса изрыгнул обжигающее пламя, но пуля ушла в сторону. Чернокожий мужчина тоже промазал, но это уже не имело значения. Он менялся. Грайс попала в него, но пуля не оказала никакого заметного воздействия на фигуру, на глазах увеличивающуюся в размерах, тянущуюся вверх в окружении яркого сияния, пылающую огнем праведного гнева. Он был человеком, и он не попал в нее, но она и представить себе не могла, что у этого существа что-то может пойти не так, не могла думать ни о чем, кроме его величия и великолепия. Она бросилась бежать, в панике уронив пистолет и напрочь позабыв о Стэне.
Чернокожий мужчина вернул себе человеческий облик и посмотрел на второго демона, который сидел на груди второго полицейского, наклонив голову так, чтобы можно было дотянуться до пищи.
- Можешь звать меня Ноем, - сказал он.
 - А Я РАБИСУ ЙОРИЭЛЬ, ТЬМА ГЛУБИН.
За углом затаился некто в плаще, вслушиваясь в их разговор.
***
За несколько миль от них Мэй улыбалась маленькой грязной девочке. Это была добрая улыбка. Мэй часто испытывала ее на детях в кабинете у стоматолога.
- Ну что, малышка, - спросила она, - хороший суп?
Девочка кивнула, быстро черпая ложкой из второй по счету миски.
- Хочешь сказать мне, как тебя зовут?
Девочка немного подумала и ответила:
- ДеТойя.
- Хорошее имя.
Работник христианской благотворительной организации – вымотанный мужчина по имени Джон – сказал Мэй, что девочка, похоже, в состоянии шока. "И она ужасно боится белых", - добавил он будничным тоном.
- А фамилия у тебя такая же красивая, как и имя?
Девочка пожала плечами.
- Как твоя фамилия, милая?
- Кармоди.
- ДеТойя Кармоди, - Мэй на мгновение почувствовала удовлетворение. Она добилась большего, чем социальные работники. – Ты знаешь, где твои родители?
Мгновенно Мэй поняла, что задала неправильный вопрос. ДеТойя ссутулилась и начала отползать прочь, задержавшись только для того, чтобы прихватить пачку печенья. Мэй вскинула руки вверх и медленно придвинулась к ней:
- Все в порядке. Все хорошо, солнышко. Ты теперь в безопасности.
ДеТойя замерла, бросив на нее настороженный взгляд. В ее глазах Мэй заметила слезы.
- Они умерли, - сказала девочка. – Их белые съели.
- Что? – переспросила Мэй, потом потрясла головой – Ох, бедная крошка… здесь ты в безопасности.
- Я убежала, потому что я маленькая. Как девочка в "Чужих". Я пряталась в таких местах, куда белые не могут забраться.
Мэй подумала, что же это были за родители, которые разрешили девятилетней дочери смотреть "Чужих". Медленным движением она обняла ДеТойю и тут же нахмурилась. На руках и ногах девочки были бинты, ломкие от засохшей крови.
- Кто тебя перевязывал, милая?
- Мама, - выдавила ДеТойя. В одно это слово она вложила всю свою тоску и боль, и голос едва повиновался ей, не в силах передать такое напряжение.
- Ладно, теперь тебе придется набраться храбрости, чтобы мы могли поменять…
Мэй едва сумела подавить нахлынувшую тошноту.
Под марлевыми повязками были следы зубов. Может быть, кто-нибудь другой и не сумел бы их опознать, но наметанный глаз помощника стоматолога сразу определил: зубы были человеческие.

(1) Район Лос-Анджелеса

[khe12]

За несколько миль от них Мэй улыбалась маленькой грязной девочке. Это была добрая улыбка. Мэй часто испытывала ее на детях в кабинете у стоматолога.
- Ну что, малышка, - спросила она, - хороший суп?
Девочка кивнула, быстро черпая ложкой из второй по счету миски.
- Хочешь сказать мне, как тебя зовут?
Девочка немного подумала и ответила:
- ДеТойя.
- Хорошее имя.
Работник христианской благотворительной организации – вымотанный мужчина по имени Джон – сказал Мэй, что девочка, похоже, в состоянии шока. "И она ужасно боится белых", - добавил он будничным тоном.
- А фамилия у тебя такая же красивая, как и имя?
Девочка пожала плечами.
- Как твоя фамилия, милая?
- Кармоди.
- ДеТойя Кармоди, - Мэй на мгновение почувствовала удовлетворение. Она добилась большего, чем социальные работники. – Ты знаешь, где твои родители?
Мгновенно Мэй поняла, что задала неправильный вопрос. ДеТойя ссутулилась и начала отползать прочь, задержавшись только для того, чтобы прихватить пачку печенья. Мэй вскинула руки вверх и медленно придвинулась к ней:
- Все в порядке. Все хорошо, солнышко. Ты теперь в безопасности.
ДеТойя замерла, бросив на нее настороженный взгляд. В ее глазах Мэй заметила слезы.
- Они умерли, - сказала девочка. – Их белые съели.
- Что? – переспросила Мэй, потом потрясла головой – Ох, бедная крошка… здесь ты в безопасности.
- Я убежала, потому что я маленькая. Как девочка в "Чужих". Я пряталась в таких местах, куда белые не могут забраться.
Мэй подумала, что же это были за родители, которые разрешили девятилетней дочери смотреть "Чужих". Медленным движением она обняла ДеТойю и тут же нахмурилась. На руках и ногах девочки были бинты, ломкие от засохшей крови.
- Кто тебя перевязывал, милая?
- Мама, - выдавила ДеТойя. В одно это слово она вложила всю свою тоску и боль, и голос едва повиновался ей, не в силах передать такое напряжение.
- Ладно, теперь тебе придется набраться храбрости, чтобы мы могли поменять…
Мэй едва сумела подавить нахлынувшую тошноту.
Под марлевыми повязками были следы зубов. Может быть, кто-нибудь другой и не сумел бы их опознать, но наметанный глаз помощника стоматолога сразу определил: зубы были человеческие.
***
- В городе полно падших, - сказал Йориэль. Он принял человеческое обличье, превратившись в обрюзгшего, коренастого белого мужчину. Они с "Ноем" (конечно же, с Гавиэлем, но Рабису не знал его имени) сидели на частично оплавленной скамье на автобусной остановке. – Если Денница и был здесь, его все равно не нашли. Ну, или никому об этом не сказали.
- А ты почему здесь?
- Мой герцог послал меня сюда, - Рабису покачал головой. – Он решил, что видение Денницы заставит людей более охотно возносить хвалу.
- Неплохая идея. И как, тебе сопутствовала удача?
- Нет. Если бы не приказ господина, я бы вообще с поклонением не связывался.
Гавиэль счел это признание довольно интересным – особенно если принять во внимание женщину в сером автомобиле.
- В самом деле, - сказал он. – Зачем выторговывать или выпрашивать то, что мы можем просто взять?
- Я видел падших с целыми стаями рабов, которым они дарили свое покровительство, как… как конфеты детям! Но это же и есть самая настоящая зависимость.
- Слуги, которые должны быть хозяевами, - кивнул Гавиэль. – И много здесь таких?
- Кое-кто есть, и у большинства – что-то вроде своей секты или церкви. И еще есть… другие.
- Другие?
- Старые демоны, разжиревшие от энергии. С такими, как мы, они дел не ведут. Мы для них только пешки… или еда. Большинство сект в округе поклоняется кому-нибудь из них.
- Так те два копа..?
- Они меня несколько дней выслеживали.
- А что насчет недавно прибывших, вроде тебя и меня?
- Тоже немало, но от них почти никакого толку. Часть из них думает, что сможет править миром. Другие считают, что старая война не была проиграна, и упорно ищут Люцифера. Я знаю одну Неберу, которая верит, будто мы сможем примириться с Единым и человечеством, - он фыркнул, выражая отвращение.
- Бред.
- И это говорит человек с освященными пулями.
Чернокожий мужчина усмехнулся:
- Вообще-то я блефовал.
- Что?
- Я первый раз в жизни стрелял из пистолета, но, думаю, получилось у меня неплохо.
Йориэль несколько мгновений молча смотрел на него.
- Такие пули в самом деле лишили бы их силы?
- Без понятия.
- Да уж, мы попали в неведомый новый мир.
- Вернемся к прежней теме: к "новенькой", с которой ты познакомился.
- Она дура. Хочет назад в святое воинство. Подставляет шею под лезвие и думает, что ей не оттяпают голову.
- Едва ли она надолго задержится в этом мире.
- Может, в следующий раз будет умнее.
- Верно, - Ной пальцем потер подбородок. – Настолько глупое существо рано или поздно станет чьей-то жертвой. Или оружием.
- Она едва не стала моей жертвой.
- И может стать моим оружием.
Второй демон с подозрением посмотрел на него.
- Сам подумай, - сказал Ной. – Ты же сказал, что она глупа.
Йориэль скривил губы:
- Может быть, слабым и нужно обманом заставлять других сражаться за себя, но я не вижу причины объединяться с ней.
- Конечно же, честная битва – это идеальный вариант, но если ты посмотришь вокруг, то заметишь, что мы сейчас совсем не в идеальном мире.
Учитывая царившие повсюду грязь и разруху, Йориэль Рабису не мог не согласиться. Он попытался зайти с другой стороны:
- С чего бы мне доверять тебе – Дьяволу, Намару с медоточивыми речами?
- Я спас твою жизнь.
- Да, я это ценю, но.., – Тьма Глубин нахмурился, на его человеческом лице отразилось понимание. – Почему ты появился тогда, когда мне было тяжелее всего?
- Я почувствовал вспышку энергии, вызванную вашим столкновением, - ответил Гавиэль. – Опасаясь, что один из моих товарищей попал в беду, я поспешил на помощь.
И снова он умолчал о том, что на самом деле вело его.
- А после того, как беда миновала, ты решил и дальше мне помогать?
- Конечно! Ты повелевал морскими тварями, я – небесными огнями, но даже во время войны я слышал о Тьме Глубин. Мне больно видеть тебя в столь отчаянном положении, но я почел бы за честь сражаться рядом с тобой, будь на то твое согласие.
- Я даже не знаю твоего имени и не смогу с тобой связаться.
- Гавиэль, - заметив сомнение во взгляде второго демона, он вздохнул. – Я знаю, что мой Дом известен склонностью к обману – и совершенно безосновательно, позволь заметить, - но что еще мне нужно сделать, чтобы доказать свою искренность?
Рабису ничего не ответил, только пожал плечами.
- Ты проявил мужество, - наконец признал он. – Это уже что-то, но…
Гавиэль издал короткий, отрывистый звук, не звучавший на Земле с самого начала времен. Глаза Рабису расширились.
- Вот. Первый слог моего Истинного Имени. Этого достаточно? Или ты предпочел бы получить его целиком, чтобы подчинить меня?
- Я.., - Рабису явно был смущен. – Похоже, я ошибся в тебе. Я прошу прощения.
Он не предложил назвать часть своего Истинного Имени, да Гавиэль и не ожидал этого.
***
Когда детектив Кэрри Грайс была неуклюжей четырнадцатилетней девчонкой из Фресно (1), стеснявшейся недавно появившейся груди, к ней среди бела дня привязались двое смуглых мужчин, которые необъяснимым образом уже в полдень накачались алкоголем в торговом центре. Юная Кэрри была ужасно напугана. Тогда ее спас проезжавший мимо полицейский, который отогнал пьяных и доставил ее домой.
Через десять лет она уже была новичком-полицейским, патрулирующим улицы Хантингтон-Парка, Лос-Анджелес. В самый первый день службы она раньше всех оказалась на месте происшествия – шестидесятипятилетней старушке выбили зубы. Кто-то - высокий крупный мужчина – вломился к ней в дом и канделябром бил ее по лицу до тех пор, пока во рту у нее не осталось ни одного зуба. Он ничего не взял, ни о чем не спрашивал и ничего ей не говорил.
Его так и не поймали.
У Грайс такое в голове не укладывалось. Ограбление банка, убийство из-за наркотиков, даже изнасилование – во всем этом был какой-то смысл. Это было неправильно, но хотя бы понятно. Но внезапные проявления злобы… у них не было разумного объяснения, и это раздражало ее.
Она попала в отделение по борьбе с наркотиками, где всегда кипела работа, и постепенно сосредоточила все внимание на двух крупных контрабандистах, Луисе и Рауле Оргульо. Оргульо были негодяями, но вели себя логично, и это отвлекло ее от других дел… на некоторое время. Но мысленно она постоянно возвращалась к той перепуганной беззубой женщине. Или к острым на язык пьяницам из своего отрочества. Или ко всем тем бессмысленным, бесцельным, безрадостным злым выходкам, с которыми ей приходилось сталкиваться за годы службы.
Будь она чуть больше похожа на типичного полицейского, она бы спилась, стала циником или утратившим все иллюзии частным следователем, пробивающим анкетные данные для разработчиков программного обеспечения. Но Кэрри начала искать ответы. И нашла демона.
Демон объяснил, что мир сломался, что Бог отвернулся от людей и что лучшее, на что еще можно надеяться, - это на переговоры с позиции силы. Поначалу Кэрри не хотела в это верить, но в словах демона было больше смысла, чем в чем-либо еще.
***
Гавиэль и Йориэль покинули скамейку на автобусной остановке, чтобы перекусить омлетом по-итальянски и составить план.
- Итак, - начал Гавиэль, - эта полицейская-вассал, которая убежала. Ты знаешь, кто она?
- Ее зовут Кэрри Грайс. Она присягнула одному из местных демонов, у которого есть сила.
- Это все, что тебе известно?
- Этого хватит, чтобы убить ее.
- Ты так думаешь, но пока что она жива. Вместо того, чтобы переть напролом, почему бы не разузнать о ней побольше?
Йориэль перевел взгляд на свои руки:
- Ей уже удавалось застать меня врасплох, - неохотно признал он.
- Отлично. Пока ты будешь этим заниматься, я найду демона, о котором ты говорил. Неберу.
-  И что нам это даст?
- Что бы ты о них ни думал, они хорошо умеют предотвращать неожиданности. Помнишь ее титул?
- Сеятельница Падающих Звезд.
- М-м-м… не припомню такой.
- Если хочешь связаться в ней, могу назвать ее Небесное Имя.
Гавиэль улыбнулся:
- Великолепно. Откуда ты ее знаешь?
- Она спасла мне жизнь во время войны с Небесами.
***
Дом из последних сил цеплялся за холм. Во время землетрясения он сполз с фундамента и съехал на 10 футов вниз. Второй этаж был полностью разрушен, и обломки засыпали некогда прекрасный первый этаж, придавив его своей тяжестью к склону холма. Заходя внутрь, Гавиэль ощутил слабый всплеск эмоций, пришедших из похищенных у Ноя Уолласа воспоминаний. Все было необычно – наклон пола, то, как заскользила вниз нога, чтобы упереться в конце концов в угол, образованный стенкой.
- Эй? – позвал он, потом прочистил горло и снова заговорил, на этот раз на первом языке, некогда звучавшем в Эдеме.
Пуля ударила ему в позвоночник. Он нырнул вперед, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не вписаться лицом в острый угол между ковром и панельной стенкой. Нахмурившись, он сконцентрировался, чтобы срастить кости, остановить кровь, залечить плоть… Пока он был занят этим, чья-то рука схватила его за плечо и развернула на месте. Невысокая женщина со светлыми волосами, вся – сплошные мышцы и сухожилия. В руке она держала маленький пистолет, направив его Гавиэлю в лицо.
- Идасуль, надо полагать? – спросил он.
- Кто назвал тебе это имя?
- Один большой и глупый парень с щупальцами на голове.
- Тьма Глубин. Могла бы догадаться, - она взвела курок.
- Если собираешься снова стрелять в меня, не могла бы ты целиться в лицо? На одежде и без того хватает пятен.
- Убийца из тебя никакой.
Он обдумал это заявление, потом кивнул:
- Совершенно верно. Хорошо, что я пришел сюда не для того, чтобы убить тебя.
- Ни для чего другого Тьма тебя прислать не мог.
- У него есть заботы помимо тебя. У меня есть заботы помимо тебя. И у тебя есть заботы помимо нас. И, тем не менее, вот они мы, топчемся на месте, деремся, ведем перестрелку и портим друг другу рубашки.
Идасуль отступила на шаг назад, но пистолет не опустила.
- Ты говоришь о Привязанных к Земле.
- Их так называют? Больших, могущественных, чокнутых демонов с полицейскими-рабами?
Она пожала плечами:
- Я старалась держаться от них подальше.
- О да, насколько я понимаю, отвлекающие выходки Тьмы сильно упростили эту задачу. Не говоря уже о появлении Люцифера. Но Денница исчез, а мы с тобой оба знаем, что упрямый нигилизм Рабису и его высокомерие по отношению к людям заметно сократят ему срок жизни. Если только…
- Если только что?
- Если только кто-нибудь сообразительный не сумеет перенаправить его вызывающие восхищение запасы силы в более конструктивное русло.
- Кто-то вроде тебя.
- М-м-м, это могла бы быть и ты, если бы он по-прежнему доверял тебе. Но ты упустила свой шанс.
- Я не доверяю тебе, прежде всего.
- Но ты по крайней мере согласишься с тем, что я – эгоист? Втроем выжить проще, чем вдвоем. В особенности если двое охотно позволяют третьему совершать самоубийственные глупости – в точно рассчитанное время.
- И снова Дьявол призывает нас к оружию, совсем как Денница в начале войны. Вы и в самом деле настолько привыкли к руководящей роли?
- Именно для этого и был создан мой Дом, но сейчас речь не о том. Я говорю о выживании. О… возможности примириться с реальностью, с той ситуацией, в которой мы оказались, - он опустил голову. – Это тело… этот человек… Ной..  он так и не смог примириться со своим отцом. Или со своей верой. Я всего лишь хочу…
Он пожал плечами. Женщина внимательно разглядывала его со скептическим выражением на лице.
- Вера, - сказала она.
- В этом-то все и дело, верно?
- И ты просишь меня поверить в тебя.
- Да. И, чтобы продемонстрировать тебе мою искренность…
Второй раз за день он произнес часть своего истинного имени. Второй раз он выдал часть ключа к своей судьбе, своему порабощению или полному уничтожению.
Второй раз за день это позволило ему обрести союзника.
***
Трое демонов встретились на нейтральной территории – детской площадке, которая пришла в запустение еще до землетрясения и беспорядков. Теперь она выглядела намного хуже. Металлические конструкции, к которым привязывали избиваемых досками людей, были погнуты и перекручены, а на тех местах, куда пришлись удары от качельных цепей, покоробилась и облезла краска. Вход в парк преграждала желтая лента, но на нее никто не обращал внимания. Копам и без того было чем заняться.
- Джордж, - любезным тоном попросил Гавиэль, - можешь рассказать нам об этой мисс Грайс?
Йориэль, в своем грузном человеческом теле, с подозрением посмотрел на подтянутую невысокую Идасуль.
- Я поговорил с кое-кем из полицейских. Они уверены, что она нечиста на руку.
- Как тебе удалось вытянуть из них это? – спросила Идасуль.
- Убеждение, - он ухмыльнулся, и на мгновение его зубы стали черными и острыми.
- Что значит нечиста на руку? – спросил Гавиэль.
- Непонятно. У нее были какие-то делишки с Блэндингсом, плюс пропажа улик из дела по наркотикам.
- И это все, на что ты оказался способен? – Идасуль закатила глаза. – У тебя нет ничего, что я могла бы использовать? Что-нибудь из ее одежды, клок волос – в этом духе?
- Вот это подойдет? – Гавиэль показал ей небольшой кусочек свинца. – Это пуля, которую она выпустила в приступе злости.
- Откуда она у тебя?
- Застряла в бедренной кости, - он посмотрел на Йориэля. – Пожалуй, ей стоит взглянуть и на пистолет Блэндингса.
Тьма Глубин озаботился тем, чтобы извлечь обойму и проверить патронник, прежде чем передать женщине тяжелый пистолет.
- Ладно, сойдет, - сказала Идасуль, вертя в пальцах пулю, как игрок вертит кость. – Гм…
Тонкие пальцы скользнули по пистолету Блэндингса, словно лаская металлический ствол. Через мгновение она издала короткий смешок и широко распахнула глаза:
- Ничтожества.
- Что?
- Эти двое продали души – вы только послушайте – за партию кокаина. Они получили кое-какие добавочные бонусы, вроде быстрого исцеления и вечной молодости, но самой желанной наградой для них было превращение в богатых наркобаронов.
- Чего и следовало ожидать, - сказал Йориэль. – Человечество опустилось настолько, что даже грешить по-крупному уже не в состоянии.
- Что за партия кокаина? – спросил Гавиэль.
Сеятельница Падающих Звезд недоверчиво посмотрела на него:
- Нам-то какое дело?
- Шутить изволишь? Рабыня, которая вдруг оказалась полицейским детективом? Которая сама поставила себя в такое положение, что мы можем руками смертных лишить ее всей власти и заключить в тюрьму, никак себя не проявляя? Такие тактические возможности появляются не каждый день.
- Тогда могу тебя порадовать: сделка состоится этим вечером.
Йориэль улыбнулся:
- Значит, она будет занята, - удовлетворенно сказал он.
- И немалые деньги перейдут из рук в руки, - добавил Гавиэль, бросив на Идасуль косой взгляд.
- Деньги не имеют значения, - отозвалась та.
- Тогда, быть может, ты не откажешься совершить хороший поступок, - ответил Тьма. – Избавить ребятишек с грязными ручонками от бабок.
Неберу и Рабису погрузились в перепалку, и Гавиэль не стал мешать им. Если они спорят о том, зачем им идти с ним, значит, ни один не собирается остаться в сторону.
К тому же спор отвлек их от фигуры в темном плаще, направляющейся к серому автомобилю. Все они видели ее. Но только Гавиэль подумал, что она тут не просто так.

(1) город в США, штат Калифорния

[khe12]

- И где же ваше "аминь"? – спросил преподобный Мэттью Уоллас.
- АМИНЬ!
Сам проповедник отсутствовал, но его изображение возвышалось перед прихожанами на пятнадцатифутовом экране.
- Сын? Ты там?
- Здесь, отец, - ответил Ной – или Гавиэль. Камера была направлена на него, но он смотрел вверх и немного влево. Так решено было сделать для того, чтобы во время вещания его лицо отображалось в нижнем правом квадрате, а изображение Мэттью, занимающее большую часть экрана, смотрело на него сверху вниз.
- И что ты видел в Лос-Анджелесе?
- Я видел страдания!
Со стороны толпы донесся одобрительный шум.
- И я видел потери!
Шум стал громче.
- И я видел боль и гнев!
Толпа ревом вторила ему.
- Но сильнее всего, что я видел, была любовь!
- Аллилуйя!
- Аминь!
- Восхвалим Господа!
Камеры переключились в одноэкранный режим. Одна из них, давая панорамный кадр, на мгновение выхватила из толпы фигуру Мэй. По щекам девушки струились слезы, она с благоговением смотрела вверх. Потом камеры снова переключились на Ноя, выводя на экран его лицо.
- Там, дома, я видел любовь в глазах людей, когда они открывали сердца нашей миссии милосердия. Я видел старую вдову, которую груз лет приковал к инвалидной коляске, и эта вдова, приехав в церковь, передала нам одеяло, вот это одеяло, - Ной потряс им в воздухе, - которое она сшила своими старыми, пораженными артритом руками. Я видел любовь в глазах бедных жителей Миссури, людей, которые сами знают нужду, но которые в ответ на нашу просьбу отдали все, что смогли, будь то банка консервированной кукурузы или несколько 25-центовиков, но это не важно, потому что главных их дар – это любовь!
- Аминь!
- Я видел любовь в глазах страдающих жителей этого города – добрых людей, хороших верующих, людей, которые не совершили ничего дурного, но были сражены нуждой и невзгодами, - я видел их любовь и благодарность, когда мы ободряли и поддерживали их. Но яснее всего я видел любовь, сияющую на лицах наших прихожан, которые отправились в дальний путь, привезли с собой множество вещей и упорно работали, стараясь помочь этому несчастному городу. И вот что я хочу сказать тебе, Америка. Ты можешь считать, что мы многое привезли в Лос-Анджелес. Мы привезли деньги, одежду и еду, привезли утешение, доброту и Благую Весть, но домой я увезу больше, чем привез сюда. Я увезу домой любовь, братья и сестры. Я чувствую ее. Чувствуете ли ее вы?
- Аминь! Говори, брат!
- Вы ее чувствуете?
- Я чувствую! Слава! Аллилуйя!
- Я тоже чувствую! Наша любовь и их любовь – все это лишь часть Единой Любви, люди. Часть любви Христа. Вы думаете, что познали ее, что получили ее во всей полноте, что вам нужно, обязательно нужно приехать в Лос-Анджелес, чтобы поделиться ею – и здесь вы находите еще больше любви!
- Хвала Господу!
- И когда местные благодарят меня, когда они говорят: "Спасибо, Ной, спасибо за то, что приехали сюда, за еду и деньги, за то, что вы здесь", все, что я могу сказать в ответ, это: "Нет, спасибо вам. Спасибо вам за вашу любовь".
Аплодисменты были поистине оглушительными.
Позже, когда он, в очередной раз сменив рубашку, вместе с видеооператором просматривал запись, к нему подошла Мэй.
- Вы уверены, что отсняли весь нужный материал?
- Уверен, да…
- Если потребуются дополнительные съемки, можно их отложить до завтра?
- Ты куда-то собираешься? – спросила Мэй.
Он широко улыбнулся ей:
- Боюсь, что да.
- Но… сегодня праздничный ужин. От местных церквей.
- Жаль, но я не смогу пойти. Срочные дела.
- Что за дела?
Он взял обе ее руки в свои и одарил ее хмурым взглядом:
- Мэй, если бы это были только мои дела, я бы тебе рассказал. Но речь идет не обо мне. Я дал обещание и собираюсь его сдержать. Ты понимаешь?
Поколебавшись, она кивнула.
- Поверь мне, я бы предпочел пойти на ужин с тобой… всеми вами. Но не могу.
Мэй неохотно отпустила его руки. Когда он отвернулся, она задумалась, что означало его "с тобой" и "всеми вами".
***
К 8.30 того же вечера на складе Гроссмана было убито и ранено немало людей.
Наркоторговцы Луис и Рауль Оргульо сомневались в своем новом деловом партнере, поэтому прибыли на место встречи сильно заранее и расставили своих людей вокруг склада и внутри него.
Само собой, полицейские – которые считали, что Грайс договорилась о простой проверочной закупке – тоже были на месте.
Все участники события изо всех сил делали вид, что ничего особенного не происходит, но чем ближе было назначенное время – восемь часов, - тем отчетливей ощущалось разлитое в воздухе напряжение. Стояла необычная тишина – крысы, мыши и чайки покинули район, как только там появился демон, - и из-за этой тишины Грайс кусала себе губы, заходя в помещение склада.
Через десять минут на склад вломились полицейские. Завязалась перестрелка. Гавиэль, наблюдавший за этим из ближайшего кафе, допил чай с лимоном и аккуратно промокнул губы:
- Идем?
В самом складе вонь от бездымного пороха казалась едва ли не осязаемой. Первым туда ворвался полицейский спецназ с крупнокалиберным оружием и в бронежилетах. Но приятели братьев Оргульо проходили обучение в Школе Америк (1), а оружие к ним попало по линии южноамериканских программ военной помощи. Подготовка и вооружение у обеих сторон были почти одинаковыми. Но у Оргульо также был компактный, но мощный передатчик радиопомех, который не позволял копам координировать действия, из-за чего ситуация становилась куда менее определенной.
Гавиэль вслед за Идасуль вошел в склад. Демоны видели, как Грайс зашла туда с чемоданчиком из крокодиловой кожи и вышла с двумя небольшими "дипломатами" из матированной стали. Они собирались забрать чемоданчик, пока Йориэль будет убивать Грайс.
- Держись поближе, - сказала Идасуль.
Гавиэль подчинился. В минуты опасности были места и похуже, чем за спиной у того, кто видит будущее.
Ни с того ни с сего она схватила его и затянула за штабель поддонов. Несколько секунд спустя мимо пронеслось трое полицейских в тяжелой "броне", бормоча на ходу "Пошел, пошел, пошел!"
Идасуль на мгновение прикрыла глаза, потом сказала:
- Так, дальше нам налево, вон туда.
Гавиэль кивнул, думая, как там Йовиэль справляется с Грайс.
Они прокрались еще немного вперед и снова остановились, прислонившись к внутренней перегородке, нижняя часть которой, высотой по пояс, была сделана из гипсокартона, а верхняя – из плексигласа. Идасуль зажмурилась.
- Так, они по ту сторону стенки. Один из них серьезно ранен, стрелять не может. Рядом с ним охранник, у него автомат, и стоит он примерно… в пяти шагах в том направлении. Но из-за стрельбы он ничего не слышит, так что…
- Я понял, - сказал Гавиэль, выпрямляясь и вскидывая пистолет.
- Не надо! – закричала Идасуль, но было слишком поздно.
Гавиэль выстрелил сквозь плексиглас и не попал ни в одного из мужчин. Они развернулись к нему и открыли огонь в тот самый момент, когда демон длинным прыжком ушел в сторону. Пули вонзились в Идасуль, отбрасывая ее на груду ящиков.
С нечеловеческим воплем она встала, меняясь на глазах. За спиной развернулись крылья цвета беззвездной ночи, и демонесса рванулась вперед. Ее глаза, когти и зубы сияли, как далекие солнца. Она была воплощением величия и ужаса, и если бы двое мужчин не вели стрельбу, они бы упали на колени в немом ужасе. Но они стреляли, а в критических ситуациях человеческие существа чаще подчиняются привычке, чем додумываются до чего-нибудь необычного. Они продолжали палить по Идасуль, которая с завываниями пыталась располосовать их когтями. Ей хватило сил, чтобы залечить некоторые из ранений, от другой части ран ее уберегла способность к прорицанию. 
Но, сосредоточив все внимание на людях, она забыла о Гавиэле. Он спокойно взял ее на прицел, но все еще выжидал. Предавать ее до того, как она убьет наркоторговцев, не было смысла. Когда Идасуль не смогла больше поддерживать ангельскую форму, он спустил курок. Уцелевший бандит продолжал в панике стрелять даже после того, как она упала, поэтому Гавиэль без особого труда зашел ему за спину и выстрелил в упор.
Идасуль еще была жива – иного он и не ожидал. Она пыталась дотянуться до горячего автомата, зажатого в руке у мертвеца. Гавиэль легко опередил ее, одновременно наступив ей на пальцы.
- Предатель, - выплюнула она. С человеческого лица на него смотрели глаза, полные ночи и звезд. 
- Ну, ну, - он опустился рядом с ней на колени. – Ты же не хочешь, чтобы последним поступком Сеятельницы Падающих Звезд стало жалкое, бессильное обвинение? Почему бы не сохранить стиль и не простить меня? В конце концов, именно этого ты ожидаешь от Бога, верно?
- Я вернусь, и я до тебя доберусь…
- И снова неверный ответ. Никакого прощения, да? Жаль. Так мне был бы проще поглотить тебя.
Ее глаза расширились и от страха стали совсем человеческими. Во время войны демоны пожирали побежденных ангелов, но обходиться так друг с другом…
- Ты же не думаешь, что я ввязался во все это только из-за денег? – спросил Гавиэль, и на пальцах у него выросли огненные когти.
Назад к входной двери он добрался со скоростью и сноровкой, которые сильно удивили бы Идасуль. Несколько раз в него попали, но чемодан отобрать не пытались, и каждый раз, притворившись на несколько секунд мертвым, он затягивал раны и шел дальше.
Гавиэль не знал, как ему незамеченным добраться до машины, но, как оказалось, волноваться было не о чем. Тьма Глубин, как он и ожидал, устроил целое представление. Рабису умудрился отрубить Грайс ногу и теперь держал ее израненное тело над головой, так, чтобы льющаяся кровь попадала ему в глотку. Второй рукой он ухватил за шею патрульного и тряс его, как терьер трясет крысу.
Полицейские и уцелевшие бандиты вели огонь по Йориэлю. Тот факт, что при этом они попадали в его живые игрушки, похоже, прошел мимо их внимания.
Гавиэль без происшествий добрался до автомобиля Джорджа Моррисона. Там он на некоторое время задержался. Стойкость Йориэля вызывала восхищение. Но он начал сдавать. Новые ранения уже не затягивались в одно мгновение, и, судя по скорости, с которой он ловил пули, оставалось ему недолго.
Когда до ушей Гавиэля донеслись причитания одного из спецназовцев – "Господи, о господи, господи", и так снова и снова, - на его лице проступила усмешка. Через мгновение посреди побоища возникла сияющая фигура Гавиэля, Ангела Света и Владыки Летнего Солнца.
- ВОЗВРАЩАЙСЯ В АД, НЕЧЕСТИВАЯ ТВАРЬ! – прокричал он, бросаясь вперед, на упавшего на колени Тьму. Второй демон едва успел принять человеческий облик, когда его окружил жестокий огонь Гавиэля.
Кое-кто из людей продолжал стрелять, но большинство попадали на землю и начали возносить хвалу. Гавиэль почувствовал ее, но не подал виду, взмывая в небо и высматривая… да, вот он.
Потертый стальной "дипломат", заляпанный кровью, лежал там, где его выронила Грайс. Никто не обращал на него внимания, и через несколько мгновений, когда все еще смотрели в небо, пытаясь понять, куда скрылось крылатое видение, красивый чернокожий мужчина незаметно подобрал металлический чемоданчик. 
Гавиэль похлопал себя по карману, нащупывая пистолет, и на мгновение задумался о судьбе второго "дипломата". Но демон слишком устал, чтобы искать еще и его. Слишком многое он навязал реальности, а реальность такого обращения не прощает. Все произошедшее привело к физическому перенапряжению и травмам. Сам он мог быть порождением неба, но инстинкты тела принадлежали привыкшему к безопасности интеллектуалу, и теперь это тело изнемогало от усталости.
Направляясь к машине, он прошел мимо серого автомобиля. Его мысли были слишком заняты – в основном Йовиэлем, чей дух успел ускользнуть от него в последний момент, - поэтому он не обратил на автомобиль никакого внимания. Он не заметил женщину в темном плаще, точно так же, как Идасуль не заметила, что Гавиэль целится в нее. Как и она, он был захвачен врасплох.

(1) Школа Америк («Институт западного полушария по сотрудничеству в сфере безопасности») — основанное в 1946 году учебное заведение. В настоящий момент расположено в Коламбус (Джорджия).

[khe12]

- Кто ты?
Гавиэль моргнул и сосредоточился на боли в затылке. Но лечить ее не стал. Были пределы тому, что он мог навязать материальному миру, и после полного событиями дня он почти достиг этих пределов.
- Я Ной Уоллас, - он попытался перевернуться на бок, но ощутил на груди непривычную тяжесть – как и на запястьях и лодыжках. Несколько раз сморгнув, чтобы сфокусировать зрение, он увидел над собой потолок спальни. На потолке было пятно от просочившейся воды. Ной посмотрел влево. На запястье лежала причастная облатка. Чуть дальше он увидел прикроватный столик, игрушечного мишку, ничем не примечательный комод с выдвижными ящиками, заставленный фотографиями и свечами, и унылый папоротник.
Он посмотрел направо и увидел еще одну облатку и грузную женщину, в руках у которой был украденный у него пистолет. Лицо ее абсолютно ничего не выражало, и эта пугающая пустота убивала все тепло и юмор в надписи на ее свитере (которая гласила "Кто-то в Меномини (1), Висконсин, любит меня!").
Плаща на ней не было, но Гавиэль узнал ее. Еще до того, как посмотреть ей в лицо, он ощутил знакомую, вызывающую зуд веру, которая окутывала ее, как облако вони.
Мысленно он обругал себя за то, что был слишком увлечен Сеятельницей и Тьмой, а также плывущим в руки неправедным богатством. Но на лице его эти эмоции не отразились.
Она ткнула в него пистолетом и спросила:
- Что ты?
Он опустил взгляд на лежащие у него на груди святые дары.
- Думаю, это тебе известно, - ответил он. – Иначе с чего бы ты стала связывать меня телом Христовым?
- Значит, ты демон, - она встала и начала расхаживать туда-сюда. – Демон. Но что за демон? Что ты делаешь? Почему здесь? Почему сейчас?
- Ты видела Люцифера, верно?
Женщина резко развернулась на месте, глаза у нее расширились:
- Откуда ты знаешь?
- Я уже видел, как он влияет на людей.
- Все пошло прахом, - пробормотала она.
- Ага, это точно Денница.
- Заткнись! – крикнула она.
Он ничего не ответил. Женщина с силой втянула воздух.
- У меня была обычная жизнь, - сказала она. – Я работала, играла в боулинг, ходила на встречи, пила с друзьями, я была нормальной. А потом…
- Потом ты увидела его.
- Потом я увидела его, и я не могу выбросить его из головы! Мне плевать на нормальность! Мне плевать на все, кроме него!
- Да, плохи дела. И все же, если ты одержима мыслями о демонах, зачем тебе понадобилось ловить одного из них?
- Мне нужны объяснения, - сказала она. – Я хочу понять. Я хочу знать, что он сделал со мной!
- Сделал с тобой? Ты сама все сделала.
- Ты лжешь!
- Ну и зачем мне лгать, как ты думаешь?
Женщина заколебалась.
- Демоны всегда лгут, - наконец ответила она.
- В таком случае с твоей стороны будет ужасно глупо задавать мне вопросы. Почему бы тебе не отпустить меня? – он одарил ее чарующей улыбкой.
- Я добьюсь от тебя правды. Я заставлю тебя все рассказать, - пригрозила она.
- Вот как? И каким же образом?
Она прикусила губу, не зная, что ответить.
- Раскаленная лампочка? – предположил он. – Китайская пытка водой? Насколько я понимаю, когда тебе вырывают ногти – это очень больно, – он покачал головой. – Да уж. Ты о пытках даже думать не можешь, да?
- Я много о чем могу думать!
- И все эти способы годятся для людей. Но понимаете ли, мисс… у тебя имя есть?
Она отшатнулась от него, охваченная подозрением. Гавиэль закатил глаза:
- Мисс Самка. Мисс Аноним. Мисс Одержимая Люцифером. Как угодно. Ты в самом деле думаешь, что сможешь сделать со мной что-то такое, что превзошло бы муки Ада? Последние десять тысяч лет я провел в месте, которое Бог Всемогущий задумал как воплощение нескончаемой агонии. И ты думаешь, что чем-то можешь меня напугать? Давай, приступай! Ну же! Раскаленная плойка в заднице по сравнению с Адом покажется милой шалостью. Ты можешь пытать меня до тех пор, пока сама не умрешь от старости. Мне-то без разницы. А вот ты потратишь единственную имеющуюся у тебя жизнь.
- Я могу убить тебя.
- Тоже вариант, хотя избавиться от тела после того, как твои соседи услышат выстрел, - это не та задача, с которой ты с легкостью справишься, особенно если учесть, насколько ты занята своими мыслями. К тому же ты и не хочешь меня убивать.
- Начинаю хотеть, - усмехнулась она.
- Не думаю. Если бы ты просто хотела меня убить, то сделала бы это на улице. Ты принесла меня сюда с какой-то целью. С какой?
Она отвела взгляд. Гавиэль снова заговорил, и на этот раз голос его звучал мягко:
- Ты вообще знаешь, чего хочешь?
- Не то чтобы моя прошла жизнь была такой уж хорошей, - ответила она, и Гавиэль понял, что она плачет. – Но ничего другого у меня не было. И я не знаю, как вернуть ее!
Он выжидал, считая мгновения. Потом, решив, что ее всхлипывания набрали нужную силу, спросил:
- А ты уверена, что хочешь ее вернуть?
- Не знаю! – провыла она. – Я как в кошмаре! Все эти беспорядки, пожары, грабежи… И кое-что похуже. Такое, что даже в новости не попадает. Люди сошли с ума! Я видела трех женщин. Они поймали какого-то полицейского и заживо содрали с него кожу. Прямо на улице! Среди бела дня! Они разложили его на капоте "Камаро"… сигнализация уже начала отключаться… и освежевали его! На глазах у прохожих. Люди вопили. Подбадривали их! Полицейский орал до тех пор, пока… пока не выдохся. И никто ему не помог! Если приглядеться, на асфальте до сих пор видны пятна крови…
Она замолчала. Через некоторое время Гавиэль заметил:
- Да, после такого боулинг и работа покажутся приятным разнообразием.
- Но когда я увидела его, он был такой… такой красивый, нет, больше, чем красивый. Он был таким настоящим! Это было как… как в "Волшебнике страны Оз", когда вдруг появляется цвет. Вот каким он был. Он стал для меня цветом!
- Чудо и кошмар намного ближе друг к другу, чем считают люди. Слушай, давай проведем эксперимент. Закрой глаза.
Она с подозрением посмотрела на него, и он вздохнул.
- Этот злобный прищур, конечно, близок к тому, что мне надо, но все же попытайся закрыть их полностью. Вот так. Я теперь подумай о своей прошлой жизни. О работе. Чем ты занималась?
- Проводила медицинские осмотры для Met Life (2).
- Часто встречала интересных людей?
Почти против воли она расслабилась, поддаваясь магии успокаивающих, привычных вопросов.
- Время от времени.
- Ты просыпаешься утром, идешь в душ, завтракаешь… что ты пьешь по утрам, кофе? Чай?
- Обычно апельсиновый сок.
- Апельсиновый сок, потом красишься и думаешь о назначенных встречах, о том, что надо постирать белье, или зайти в магазин, или забрать вещи из химчистки. Это твой обычный день.
- Я кормлю кошек. По утрам.
- Верно. Ничего необычного. Вечером ты смотришь телевизор или, быть может, идешь пропустить по пиву с девочками из офиса. Так?
Она кивнула.
- И в этот обычный день у тебя вдруг проявилось неврологическое нарушение.
- Проявилось что?
- Что-то случилось с твоим мозгом. Может, инсульт. Может, небольшая опухоль разрослась до таких размеров, что начала давить на лобные доли. Или возник химический дисбаланс в организме, или какой-то шутник подсыпал тебе в сок ЛСД, или ты ударилась головой во время землетрясения.
- Но ничего такого…
- Не случалось? С чего ты взяла? Потому что ты не помнишь? Потому что ты видела сияющую ауру и чувствовала сверхъестественную любовь и преданность? Потому что после этого все остальное казалось тебе плоским и нереальным? Мозговая травма вполне это объясняет.
- Но я видела… это не было…
- Ты могла забыть об ударе из-за амнезии – физической или психологической. Давление на оптический нерв может вызвать разноцветные вспышки. Резкое изменение уровня дофамина и нейропептидов приводит к необъяснимым всплескам ярких эмоций, на смену которым приходят безразличие, подавленность и неуверенность.
- Но по телевизору показывали…
- Умоляю! Как будто ни один человек с неврологическим повреждением никогда не придумывал себе воспоминаний, увидев по телевизору впечатливший его сюжет! Слушай, весь твой предыдущий опыт говорит об одном: то, что ты видела, не имеет отношения к реальности. Ты или ошибалась всю свою жизнь, или же ошибаешься сейчас. Что более реально? Демоны и ангелы? Или страховки и апельсиновый сок?
- Я… мне кажется…
Она морщила лоб, пытаясь разобраться, рот ее был широко открыт, но Гавиэлю не надо было выслушивать ее ответ. Демон почувствовал его. Он почувствовал, что ее одолевают сомнения, потому что символы веры, удерживавшие его на месте, превратились в кусочки пресного хлеба.
Когда он сел на кровати, пружины скрипнули. Она резко распахнула глаза и направила на него пистолет. Он успокаивающе поднял руки.
- Итак, мы выяснили, что ты можешь все вернуть – если захочешь. Твоя прежняя жизнь подразумевает покой и однообразность… но тебе кажется, что она бессмысленна и пуста. Могу с уверенностью сказать: так оно и есть. Боулинг и работа мало что значат. В мировом масштабе от тебя зависело – и снова могло бы зависеть – не больше, чем от муравья. С другой стороны, ты познала новую жизнь, насыщенную, значимую и реальную. Но она полна опасностей и неопределенности, ее величию и великолепию сопутствует сводящий с ума ужас. Она манит тебя, но ты понятия не имеешь, как жить ею. Я прав?
Она молча кивнула.
- Я помогу тебе разрешить эту дилемму, если только ты мне позволишь. Но из этой ситуации два выхода, и выбрать один из них ты должна сама. Куда ты хочешь пойти – вперед или назад?
Она ловила ртом воздух.
- Ты можешь сделать так, чтобы я забыла его?
- Не обещаю. Но я могу сделать так, что память перестанет иметь значение. Могу освободить тебя от мучительной страсти, которой нет места в рациональном мире. Могу вернуть тебе то будущее, которое ожидает всех нормальных людей.
- А вторая дверь?
- Я могу посвятить тебя в тайны. Могу сделать тебя помощницей во всех делах, разделить с тобой свою силу и свою судьбу. Не обещаю, что мы найдем Денницу. Но если все же найдем, ты уже не будешь смотреть на него, как слабая смертная, каких в этом мире миллиарды.
- Ты предлагаешь мне продать душу, так?
- Ах, это. Да. Это ключ к клетке, ключ ко второй двери.
- А если я откажусь от твоей помощи?
- Ты можешь навеки застрять там, где сейчас находишься, - он нагнулся и мягким движением вынул пистолет из ее безвольной руки. – Если ты хочешь, чтобы я просто ушел – хорошо, мы оба останемся при своем. Но прежде чем ты примешь решение, загляни в себя и подумай, кому сейчас на самом деле принадлежит твоя душа.
Он подождал, наблюдая за тем, как на ее лице проступает решимость.
- По крайней мере, от меня ты хоть что-нибудь получишь, - сказал он.
Она опустила голову и прошептала ответ. Он кивнул.
А затем начал вытягивать из нее жизнь.
Это было так больно, так быстро, что она даже не смогла закричать. Она просто рухнула на пол, свернувшись клубочком. Демон склонился над ней, приблизившись почти вплотную.
- Выбрать забвение – значит проявить трусость, - сказал он. – Если бы ты выбрала новую жизнь, я бы позволил тебе прожить ее. Хотя я до сих пор зол из-за того, что ты меня ударила.
На его глазах ее волосы сначала поседели, потом стали белыми, потом выпали.
- Твоя вера… ты даже не представляешь, насколько она сильна, верно? Насколько восхитительна. Может быть, теперь, потеряв ее, ты начинаешь понимать. Люцифер теперь значит все меньше и меньше, м-м-м? Как и все остальное.
Она захрипела, но уже была не в силах ни говорить, ни шевелиться, только сжалась еще больше, принимая позу эмбриона. Покидая мир в том же положении, в котором пришла в него.
- И ты получила то будущее, которое ожидает вас всех. По трезвом размышлении я понял, что все равно убил бы тебя, что бы ты ни выбрала. Иначе ты могла бы проболтаться, что поймала меня. Мне было бы неловко.
Женщина не ответила. Она была мертва.
Он положил пистолет на пол, вытащил платок и стер с оружия свои отпечатки пальцев. Потом встал и отряхнул руки.
Он чувствовал себя усталым, но счастливым. Тьма знал часть его Имени и был, скорее всего, вне себя от злости, - но кто знает, когда у Йориэля появится еще один шанс на возвращение? Идасуль оказалась очень вкусной. В багажнике автомобиля Моррисона лежал чемодан с деньгами – если, конечно, его никто не украл. А смертная, эта безымянная женщина, которая верила так горячо, так отчаянно… благодаря ей все происшествие обретало дополнительный смысл.
- Где же мой "дипломат"? – произнес он вслух.

(1) Индейская резервация в штате Висконсин
(2) Metropolitan Life Insurance Company – страховая компания

[khe12]

Столзи - это ужасный ужас, а Рабису таки психи...