Ночи Иерусалима (Jerusalem by Night, WW2821 VtDA)
Во мгле холмов, у древних плит,
Сквозь плотный мрак и горький дым
Сиял Господен дивный лик,
Блистал святой Иерусалим…
Уильям Блейк, "Мильтон" [1]
Замечание
Книга «Ночи Иерусалима» затрагивает вопросы веры и историчности и может нанести кому-либо оскорбление. Город Иерусалим неоднократно становился местом наиболее священных событий в духовной истории человечества, и эта попытка согласовать религию, историческую точность и требования игровой механики подразумевает, что результат понравится не всем. Эта история была написана и разработана со всем должным уважением к иудаизму, христианству и исламу в надежде получить в итоге книгу, которая была бы интересна, информативна и почтительна ко всем затронутым проблемам. Если вопросы веры и религии, рассматриваемые в контексте игровой системы «Вампир: Темные века», не являются вашей излюбленной темой для беседы за чашечкой чая, автор и разработчик настоятельно рекомендуют вам пройти мимо этой книги, чтобы в ином случае не чувствовать себя оскорбленным.
Предисловие.
Последствия
В земле Ханаанской, называемой также землей сынов Израилевых, весной года тысяча сто девяносто седьмого по христианскому летосчислению, мусульмане возносили свои молитвы открыто, но ощущали при том беспокойство. Для иудеев, которые весной празднуют Песах, это был год четыре тысячи девятьсот пятьдесят седьмой. Они также молились, хоть и тайно, но испытывая не меньшую нервозность. Семьи тех и других перенесли несправедливость и жестокость трех крестовых походов и сумели уцелеть. Все до единого местные жители, и мужчины и женщины, знали, что мир пришел в регион весьма ненадолго, и четвертый крестовый поход последует за третьим – это так же верно, как и то, что верблюды, пересекающие пустыню, несут в своих горбах запас воды.
Три первых нашествия крестоносцев были опустошительными. Мусульман казнили целыми семьями; против иудеев выдвигались ложные обвинения в участии в кровавых обрядах, описание которых было бы чересчур ужасным, и они, отказываясь перейти в христианство и отречься от ха-рахамим, своего Милостивого Отца, клали свои жизни на алтарь очищения Его имени.
Крестовые походы лишили отцов счастья видеть, как подрастают их сыновья; к тому же в обоих сообществах не осталось юношей, чтобы брать в жены девушек и выполнять завет Господа и Аллаха – плодиться и размножаться.
В такую годину и стали друзьями Мейер бен Иосиф и Хамид аль-Файзир, каждый из которых был вождем своих единоверцев, и каждый знал, что оба народа нуждаются в защите от подступающего зла.
– Если нас уничтожат, тем немногим, кто выживет, будет все равно, какого Бога мы почитали, – говорил Мейер.
Хамид с ним соглашался.
В первую ночь Песаха Хамид, во имя все того же духа единения, согласился присутствовать на религиозной трапезе, которую его новый друг Мейер называл «Седер».
– Так, – сказал Хамид своим людям, – я стану свидетелем их обычаев. Если они не пьют кровь христианских младенцев, как рассказывают, то мы сможем вместе с ними защищать свой город, когда придут воины.
Так и случилось, что Хамид со своей семьей в первую ночь Песаха присоединились к Мейеру, его жене Розе и их единственному выжившему ребенку, дочери, имя которой было Девора. Откинувшись на спинки кресел, они с уважением внимали рассказу Мейера о странствии его народа по пустыне в поисках Земли Обетованной, и наслаждались мелодичными песнями, и почтительно склоняли головы при чтении молитв.
– Разлей оставшееся вино, Мейер, – сказала наконец Роза. – Я чувствую, что наши гости проголодались.
Мейер налил понемногу молитвенного вина каждому присутствующему, хотя и знал, что гости-мусульмане вина не пьют. Он почти что уже вытряс последнее вино из графина в большую чашу, поставленную отдельно от остальных, для пророка Илии [2], когда в дверь постучали. Рука Мейера дрогнула от удивления, и несколько капель упали мимо кубка на скатерть, собственноручно вытканную его женой. Мейер скривился. Пятый кубок вина, который наливали каждый год – пустое место за столом – было традицией, и семья следовала ей всегда. Но чтобы незнакомец точно угадал момент Седера, в который наполнялся этот кубок – это было почти что чудом.
– Всему свое время – произнес он, про себя подумав: «У пророка хорошее чутье». А вслух добавил: – Иди, Девора, открой гостю дверь.
Девочку такая просьба не удивила, ведь каждый год в празднование Песаха отец (не так уж и скрытно) стучал по столешнице, а затем предлагал самому младшему сыну открыть дверь пророку Илии. Разумеется, за дверью всякий раз никого не оказывалось, но глава семьи говорил, что дух Илии вошел в дом.
Но не в этот раз.
Во тьме за дверью стоял высокий незнакомец в накидке, на чьем красивом лице отражалась невыносимая усталость. Чуть позади стоял второй, чья внешность и поза выдавала в нем слугу.
– Добро пожаловать в наш дом, – сказал Мейер, приглашая гостей к столу и думая, что надо бы Розе принести еще один прибор. – Он невелик, но, пожалуй, один из лучших здесь, в Меа Шеарим [3].
Незнакомец вошел в дом Мейера, прежде сделав слуге знак рукой, чтобы тот остался снаружи. Гость не снял верхней одежды и не поднял глаз на хозяина дома.
– Вознесете ли вы с нами молитву над вином? – спросил Мейер, думая, что позже надо бы поручить Деворе отнести еды и вина слуге, оставшемуся на улице.
Гость сел за стол, но рта не раскрывал; не стал он ни есть, ни пить, даже после того, как отзвучали слова молитвы. Был он смугл и темноволос, но не походил на жителя Иерусалима.
– Куда лежит ваш путь, незнакомец? – спросил Мейер, про себя размышляя, не послан ли этот человек, чтобы понаблюдать за кровавыми ритуалами, в проведении которых обвиняли иудеев. Если так, его постигло бы разочарование.
- Я следую Via Humanitatis, – молвил гость, сопроводив свои слова усталым смешком.
Больше он не проронил ни слова. Мейер пожал плечами. Если незнакомец желает таиться и притом утверждает, что идет тем же путем, что и род человеческий, то не ему, пусть и хозяину дома, спорить – по крайней мере, не в ночь Песаха.
Когда с трапезой было покончено, осталась последняя традиция, которую следовало соблюсти, прежде чем спеть последнюю хвалебную песнь. Чуть ранее Девора, бывшая одновременно и старшей, и младшей дочерью в семье, спрятала кусочек пресного хлеба, называемый афикомен [4]. Теперь ее послали отыскать хлеб.
– Пусть наша дочь возьмет еды и вина слуге, который остался снаружи под светом луны, – сказал Мейер, обращаясь к Розе. – Она получит награду за то, что нашла афикомен и вернула его на праздничный стол, – объяснил Мейер своим гостям, – поскольку без этого Седер не может быть завершен. Надолго она не задержится. Мы с Розой видели, как она прятала хлеб в саду.
Прошло несколько минут, но Девора все не возвращалась; гость встал, как будто собирался уходить. Мейер пожелал ему счастливого пути и бросил взгляд на семейство Хамида аль-Файзира, мечтая, чтобы они тоже отправились домой. Несмотря на все прилагаемые им усилия, праздничная ночь прошла в напряжении, и Мейер хотел, чтобы она поскорее окончилась.
Дочь Мейера все еще не возвращалась с афикоменом, название которого переводится как «последний», и Роза молвила:
– Я беспокоюсь о дочери. Сейчас ее связь с луной как раз прервана. Ей не следует быть на улице одной, в темноте и столь долго.
Мейер извинился перед остальными и отправился на поиски дочери.
Он нашел ее у небольшого вечнозеленого куста, ожидающего осени, чтобы быть украшенным в благодарность за изобилие, дарованное Богом. В руке девушка держала афикомен. Она молча отдала его отцу.
Он так же молча взял хлеб.
– Мы ждали тебя, – сказал Мейер. – Все, кроме нашего гостя: он пришел из ночной тьмы и в нее же возвратился.
– Я была с ним, – ответила Девора. – И я накормила его слугу.
Девора, дочь Мейера бен Иосифа и его жены Розы, никогда больше не заговаривала ни о тех двух мужчинах, ни о ребенке, зачатом в ту ночь Песаха от слуги гостя во время ее кровотечения и растущем в ее чреве. Она становилась все мрачнее и угрюмее. Всякий раз, когда она проходила мимо зеркала, его поверхность покрывалась капельками крови, и ей становилось стыдно перед отцом – последним мужчиной в семье. Вскоре Девора перестала слушаться его, да и прочих мужчин тоже. Будто желая умереть при родах, она, выпекая субботнюю халу, сознательно пренебрегала десятиной [5], отделяемой от теста в пользу священника.
Мейер не одобрял поведения дочери, но относил его на перемены, происходящие с женщиной во время вынашивания ребенка – процесса, суть которого он и не пытался постичь. Роза же была больше испугана, чем разгневана. Хотя заповеди и Бога, и Аллаха гласили: «плодитесь и размножайтесь», в священных книгах был записан и другой Их завет; запрещалось зачинать потомство во время нида [6], и на то была веская причина.
Она боялась за жизнь своей дочери и за ее дитя, и опасалась, как бы этого ребенка, зачатого в крови, не забрала бы к себе королева демонов, Лилит.
___________
[1] Вступительная поэма к «Потерянному раю» Джона Мильтона. Здесь использован перевод Л. Подистовой
[2] Пятую чашу вина наливают, веря, что в Седер пророк Илия посещает каждый иудейский дом. Согласно верованиям большинства иудейских традиций, перед Судным днем пророк Илия вернется на землю и возвестит приход Мессии.
[3] Один из старейших районов нового города в Иерусалиме. В широком понимании под Меа Шеарим подразумевают все соседние со старым городом районы с религиозным [иудейским] населением.
[4] Афикомен – кусочек праздничной мацы, который по традиции дети прячут, а затем «находят», получая за это награду в виде сладостей или монет. В некоторых семьях этот обычай, помимо религиозной нагрузки, имеет целью удержать детей за столом во время выполнения всех необходимых ритуалов.
[5] Хала – еврейский традиционный праздничный хлеб. Изначально хала — это часть теста, отделявшаяся в пользу священника. Название хлеба происходит от наименования соответствующей заповеди Торы.
[6] Ритуальный статус женщины в иудаизме. Женщина становится нида во время месячных, родов и т. п. Женщина перестаёт быть нида по прошествии семи «чистых дней» и после ритуального омовения. При наступлении статуса нида супругам запрещена физическая близость.